«Рассказ твой об Абраме Иваныче насмешил меня до слез, – отвечал из Москвы Дубровский, – бывало и с нами тоже, грешными, и мы, как Абрам Иваныч, приползали в свою хату чуть не на четвереньках, но все это бывало да быльем поросло».

А через месяц Островский вновь информировал друга о своих злоключениях с подрядчиком. «Абрам Иванов после того, как я писал к тебе, раза два приползал к стопам, а третьего дня выкинул новое колено: лишился молвы (как говорят здесь). Это удивительное происшествие случилось следующим образом: в полдень я вышел на стройку, куда явился и Абрам (он ездил в свою деревню для порядку, а воротился пьян); целый день он ходил за мной, желая побеседовать, ходил бодро, подперши руку в бок, но как ни старался, какие жесты ни делал другой рукой, как ни шевелил губами, ни одного звука не вылетало из уст. К вечеру бог его простил – заговорил он опять».

Тон письма благодушный – Александр Николаевич, видя, что флигель все-таки строится, как бы подтрунивает над незадачливым Абрамом. Но в то лето ему было в Щелыкове вовсе не весело. Кругом свирепствовала холера – только в маленькой соседней деревеньке Агишино от нее умерло одиннадцать человек. Из близких друзей гостил летом в усадьбе один писатель Егор Дриянский, и то недолго. Мало было грибов, и плохо клевала рыба. А главное – стройка и проделки Абрама отвлекали от работы над пьесой «Не было ни гроша…». Очередной театральный сезон на носу, пьеса же далеко не окончена. «Из деревни я выеду к 1-му октября, – сообщал Островский 3 сентября актеру Федору Бурдину, – а в Петербург думаю приехать числу к 20-му октября же. Впрочем, только в том случае, если кончу новую комедию, над которой сейчас страдаю, пригоняя свою мысль в рамки действий и явлений. Только б справиться с этой каторжной работой, а писать уж мне недолго».

Работа, однако, затягивалась, и письмо от 14 сентября тому же Бурдину звучит отнюдь не столь оптимистически: «Я сижу за работой, погода у нас ужасная, – после жаркого и сухого лета с 1-го сентября начались дожди и холода постоянные, а теперь идет снег. Когда я выберусь из Щелыкова, одному богу известно, в такую погоду и по нашей дороге нельзя пуститься с детьми». То, что одна из причин задержки с отъездом из Щелыкова – достройка флигеля, драматург не упоминает – для Бурдина щелыковские хозяйственные проблемы тогда были безразличны, но в письме от 29 сентября к Дубровскому, находившемуся в курсе строительных дел, он горько жалуется: «У меня дела по горло – и новая пьеса, и возня с пьяным Абрамом, который то уползает от стоп, то приползает к стопам, а дела не делает и только задерживает меня в Щелыкове в эту раскаторжную погоду. По его милости я попаду в Москву не ранее 6 или 7 октября».

Вернулся Островский в Москву лишь 12 октября – так хотелось ему докончить строительство флигеля. И Абрам Иванов, сломленный упорством заказчика, преодолел на время свою пагубную слабость и, несмотря на непогоду, завершил и сдал постройку. Правда, на этом его отношения с владельцем щелыковской усадьбы еще не прервались. У Александра Николаевича недостало денег, чтобы своевременно рассчитаться с подрядчиком, и тот, как доносил управляющий, долго ходил в усадьбу, слезно вымаливая уплаты.

Флигель же удался на славу. Небольшой, бревенчатый, под железной крышей, он имел внизу три комнаты, а наверху в мезонине одну, протянувшуюся через весь дом и оканчивающуюся балконом, обвитым позднее диким виноградом. К верхней комнате по сторонам примыкали две светелки с небольшими окнами. Здесь в мезонине Александр Николаевич устроил свою резиденцию. Вдоль стен поставили семь поместительных высоких шкафов, где разместилась быстро растущая библиотека, а посредине комнаты – столярный верстак и стол с прикрепленными к нему деревянными тисками для выпиливания.

Во флигеле Островский проводил все свободное время. «Островского, – делилась воспоминаниями знаменитая актриса Надежда Никулина, – я в Щелыкове иначе и не встречала, как в садовом павильоне, где он занимался резьбой по дереву, столярными работами, которые очень любил». «Утром до завтрака он отправлялся во флигель и там выпиливал замысловатые узоры», – вторил ей драматург П. М. Невежин. Корреспондент столичной газеты «Русское слово» изображал флигель «в виде небольшой дачки. Нижний этаж его был предназначен для гостей, наверху же была библиотека Александра Николаевича и станок, на котором любил он выпиливать. Этому любимому занятию Александр Николаевич предавался почти ежедневно после завтрака, между часом и четырьмя». Возведение флигеля позволило драматургу серьезно заняться столярным делом – тогда же примерно поселился в Бережках и его учитель Соболев – и создать в Щелыкове библиотеку, необходимую ему для творческой работы.

Но, конечно, главным назначением флигеля было устройство гостей. Число их в Щелыкове стало увеличиваться уже с 1872 года. «Как здоровье Васильева (Павла Васильева – известного петербургского актера. – В. Б.)? – запрашивал Александр Николаевич в марте 1872 года Бурдина. – Не полезнее ли ему будет для поправки приехать ко мне на лето». Таких приглашений в первую же весну после возведения флигеля драматург разослал не одно. В это лето в Щелыково приехала погостить даже не бывавшая здесь с 1867 года прежняя владелица усадьбы Эмилия Андреевна Островская. А Островский, зазывая позднее к себе актера Николая Игнатьевича Музиля, отмечал: «К Вашим услугам будет целый дом, нарочно выстроенный для гостей».

Дом-музей А. Н. Островского. Южная терраса

Со временем благоустраивается и территория вокруг флигеля. Рядом с ним зацвели кусты сирени и жасмина, спереди, у самого здания, посадили клен, который лет через тридцать превратился в могучее дерево. С северной стороны флигеля устроили крокетную площадку, где играли дети драматурга и приезжавшие к ним друзья. В ложбинке же за «гостевым домом» притулилась очень маленькая банька, топившаяся «по-белому».

При жизни драматурга его брат Михаил Николаевич, совладелец Щелыкова, занимал помещение в «старом доме» – северную гостиную и смежную с ней узкую комнату. Однако в конце 1880-х годов, не ладя с вдовой брата, он перебрался во флигель, где и жил, приезжая в усадьбу на лето. Михаил Николаевич расширил домик, пристроив к нему с восточной и северной сторон ряд комнат, второе крыльцо и застекленную веранду вверху. Именно таким изобразил флигель петербургский акварелист Андрей Иосифович Садкевич, отдыхавший в Щелыкове после болезни у своей приятельницы и тоже художницы Марии Александровны Шателен в конце прошлого столетия.

Задуманный драматургом как подсобное помещение, флигель через два десятилетия все больше превращался в центр самостоятельной усадьбы, расположенной в восточной части обширного щелыковского парка и отгородившейся от «старого дома» штакетным забором. Долголетний министр государственных имуществ, влиятельный член Государственного совета, привыкший во всем действовать «с размахом», Михаил Николаевич и в своих щелыковских владениях устраивается солидно и фундаментально. Желая вести отдельное хозяйство, рядом с флигелем он построил здание для кухни, а у оврага – помещение для конюшни и каретного сарая. Широкая дорожка, обсаженная с обеих сторон елями и соединенная с проселком, обеспечивала обособленный выезд. Михаил Николаевич мечтал даже о собственном парке – он сам засадил молодыми липками целую площадку вокруг дома.