2. Метафизика саудаде

Тейшейра де Пашкуайш

Адекватное понимание метафизики саудаде у Тейшейры де Пашкуайша (1877–1952) требует, чтобы мы остановились, хотя бы кратко, на главных аспектах поэтико-философского мышления Пашкуайша или, точнее, на его философском мышлении, изложенном в поэтических терминах или форме.

С самого начала надо напомнить, что, хотя в этом много личного, в мышлении Пашкуайша сочетаются, с одной стороны, концепция, предложенная и развитая Сампайу Бруну, о том, что происхождение мира и неопровержимая реальность зла могут быть объяснены только тайной божественного падения или раскола, сделавшими из Бога одного из ущербных богов, всезнающего, но не всемогущего, а не идеей творения ex nihilo – концепции, связанной, однако, у Пашкуайша с чем-то вроде восходящего возвращения по линии Амурина де Вианы, согласно которому новое обретение первозданного единства или «возвращение в Рай» не будет окончательным и не положит конец трагедии бытия, ибо за этим будут новые падения или расколы, в количестве, которому не будет конца, и будет целая серия падений и возвращений. С другой стороны, имеет место близкий к Жункейру духовный эволюционизм, так же как и противостояние ариан и семитов, которое приобретет такое большое значение в творчестве и историко-культурном мышлении Уливейры Мартинша и Базилиу Телеша, противопоставление, которое у поэта «Марануса» не исключает дополнения, а скорее его требует или предполагает.

Действительно, видение саудаде и саудосизма как основного выражения португальского духа, бывшее первым, немедленным и прямым выражением саудосистского мышления Пашкуайша, базируется на идее, что в нем соединились арианский и семитский характеры, язычество и христианство, а от этого союза произошло то чувство, которое является определяющим для галисийско-лузитанского гения. В этом плане саудаде явилось перед Пашкуайшем в 1912 г. как «желание любимой вещи или создания, ставшее болезненным из-за их отсутствия. Это соединение желания и боли […] Но боль одухотворяет Желание, а Желание, со своей стороны, материализует Боль […] Через Желание саудаде происходит от арианской крови, а через Боль – от семитской […] Через Желание, в силу его природы, саудаде – это также Надежда, а через Боль – Воспоминание»[6].

Саудаде, понятое таким образом, идентифицируется с португальской душой и «португальским духом», ибо именно через него португальский гений найдет свое наиболее подлинное поэтическое, философское и религиозное выражение[7], и именно оно поэтому является фундаментом «искусства быть португальцем»[8].

Имея это национальное или личное измерение в качестве субстанции португальского духа или души, саудаде, в той мере, в которой оно является духовным синтезом Желания и Боли, а также Печали и Радости, Света и Тени, Жизни и Смерти, и в той мере, в которой расширяется его Природа, или в своем масштабе и космическом измерении оказывается «той самой мировой душой, в которой реализуется единство всего существующего»[9], что означает, что оно обладает первостепенным онтологическим, метафизическим и трансцендентальным значением, которое Пашкуайш пытался уловить и определить в своем поэтическом и философском творчестве.

Делая воспоминание и желание двумя элементами, в своем сочетании образующими саудаде, автор Универсального человека совпадает с тем определением, которое ему дали король Дон Дуарте и Дуарте Нунеш де Леан, так же как, утверждая, что чувство саудаде – это «желание любимой вещи или создания, переходящее в боль от их отсутствия», он воскрешает концепцию Дона Франсишку Мануэла де Мелу, который считал любовь и отсутствие «родителями саудаде».

Это совпадение или сближение саудосистского мышления Пашкуайша с мышлением указанных трех авторов, на первый взгляд, может показаться невероятным, но при более тщательном размышлении оно проявляет себя как более очевидное, чем реальное, ибо, как видим, поэт-философ уничтожил или изменил все их понятия или всю их концепцию, возвысив их до области в чистом виде личной или субъективной, ибо предшествующие мыслители считали их в высшей степени космическими или трансцендентальными. Он же не только утверждал, что саудаде – «это сама мировая душа, в которой реализуется все, что существует», но и говорил, что оно – это «соединенные Память и Надежда, выходящие за пределы таинственного томления».

Эта идея или образ была разъяснена или развита поэтом Теней, который добавил к этому, что «вещи и существа живут более в нашей памяти, чем в наших глазах», ибо «существовать значит быть в чьей-то памяти, а для этого надо любить».

Для вдохновенного автора Всегда «только любовь создает неразрушимую субстанцию, в которой отражается наш образ», будучи поэтому «сырьем для Духа», «союзом надежды и памяти, божественного духа и его падших или материальных форм», что равнозначно заявлению, что все это – создание саудаде. Развивая эту же самую идею, Пашкуайш также заявит, что вселенная как бесконечная память о надежде представляет собой космическое выражение саудаде.

Хотя Тейшейра де Пашкуайш признавал, что «Бог в основе всего» и что божественное существо таинственно и необъяснимо, ибо причиной его собственного существования является тайна, а вследствие этого «у истоков все тайна», он думал, что несовершенство вечно, как боль и любовь, и поэтому Бог – не абсолют, но только один из квази-абсолютов или только эскиз абсолюта. Фактически, в мышлении поэта-философа, как и у Сампайу Бруну, грехопадение представлялось ему божественным падением, преступлением или грехом Творца, подлежащим искуплению или же освобождению от него.

Таким образом, для Пашкуайша творение – дело уменьшенного Бога, Бога бессильного или не всесильного, а не Бога-абсолюта, представляющего свое движение изнутри себя вовне себя, объективацию Бога, которая должна была привести к трансформации духовного принципа, означающего божественное существо в материальном теле, космос или вселенную, сохраняющие свою божественную природу, но в падшем или несовершенном виде.

С другой стороны, согласно автору Возвращения в Рай, творение не следовало бы понимать как получение из Ничего какого-то существа или вещи, его следует понимать как получение одной вещи из другой, что равноценно откровению, пробуждению к жизни чего-то нового из предыдущей субстанции, реализуя возможности, которые так или иначе уже существовали, но были скрыты или латентны.

Творение, понятое таким образом, подчиняется божественной цели или предначертанию, трансцендентальной телеологии, представая не как нечто статическое, определенное или