— Очень просто, — отрезал Валя, — у нас в отделе появился вор.

— Господи, какой вор полезет к нам в отдел? — продолжала удивляться Валюша. — У нас же одни папки и рулоны на стеллажах и никаких ценностей.

Валя посмотрел на меня, как бы говоря: «Вот полюбуйся на нее — как хороша и как глупа!»

— Ладно, ребята, хватит, — сказала я тоном старой мамаши. Странное дело: все мы одногодки, а почему-то распоряжаюсь я и ворчу всегда тоже я. — Не будем говорить про воров и постараемся быть поаккуратнее, а если вы вдвоем одолжите мне десятку до семнадцатого, будет очень славно.

Они пытались дать мне по десятке каждый, но я взяла только у Валюшки. Все мы студенты-вечерники, но мы с Валей — самостоятельные, а Валюша — папина дочка, и папа у нее доктор наук.

На следующее утро мы поговорили с Софьей Васильевной и решили: разговоры о происшедшем пресекать, я от своей версии не отказываюсь, сумок в отделе не оставлять. Посреди разговора мне показалось, что Софья Васильевна хочет меня о чем-то спросить, но она не спросила и только в конце, вздохнув и помолчав, сказала, как бы переключаясь на другие темы:

— Да, я ведь любопытная, а вот все не соберусь спросить, почему это Мила острижена под машинку? Лида тебе не говорила?

Я ответила, что не знаю. Хотела еще добавить, что и знать не хочу — несимпатична она мне. Но остановилась — лучше, подумала я, Милу сейчас не обсуждать.

Мы действительно стали поаккуратней с деньгами, благополучно перевалили через три получки, стали постепенно забывать о неприятностях и переключились на подготовку к первомайским праздникам. Обсуждали всякие хозяйственные проблемы, и как успеть причесаться и сделать маникюр. У меня, Вали и Валюши хватало еще забот и по комсомольской линии — готовился вечер, надо было выпустить праздничную стенгазету и еще делать цветы для демонстрации.

Цветы распределили по отделам. Нам достались маки — пятьдесят гигантских красных маков из бумаги на стеблях из лозы. Не помню уж, в какой день я попросила остаться после работы Валюшу, Марину и Милу — делать маки. Валюша согласилась сразу, хотя и сказала, что собралась идти в магазин. Мила ответила угрюмо, что может остаться на полтора часа, не больше. Марина начала капризничать: ей придется отменять встречу, это неудобно, там нет телефона. Потом неожиданно согласилась. У нее вечно встречи, гости, кино и свиданья, свиданья, свиданья. Успех! Понятно — она интересная. Валька про нее сказал: «Сексзаряд в 1000 вольт». Недаром в нее стрелял из ревности муж. Именно после этой истории она уехала из Бердянска.

Вот мы уселись вчетвером, я показала, кому что делать. Говорю: «Девочки, если каждая будет делать одну «операцию» и мы устроим конвейер, дело пойдет быстрее». Но Мила не захотела принять участие в коллективном производстве. Она села немного в стороне. Мы, конечно, крутили маки и болтали, а Мила делала молча. И получалось у не о совсем неплохо. Даже, пожалуй, лучше, чем у нас.

— Смотрите, какие у Милы красивые цветы! — воскликнула Валюша.

А Мила даже не улыбнулась в ответ. Странно, как это можно не ответить такой девчонке, как Валюша. Такая она приветливая, такая теплая. И глаза ясные, как у ребенка.

Марина стрельнула искоса глазом в Милу, подмигнула мне, и лицо ее вытянулось, стало строгим, печальным, скучным, а левый глаз слегка закосил. Я чуть не прыснула — получилась вылитая Мила, и глаз — подумать только! — глаз у нее действительно чуть косит, а я раньше не замечала.

— Девочки, я продаю шиньон, не надо вам? — сказала Марина, ставшая опять сама собой.

— Мне не надо, — Валюша тряхнула блестящими светлыми кудрями.

— У меня своих на два шиньона хватит, — сказала я.

— Может, тебе, Мила, надо? — Марина, прищурив один глаз, оглядела Милу, как бы решая, подойдет ли ей шиньон. — Я дешево отдам, он мне надоел.

— Не нужно мне никаких шиньонов, — почти грубо ответила Мила.

Я подумала, что она и не знает, пожалуй, что это за штука — шиньон.

— А почему ты так коротко остриглась? — спросила Валюша.

— Так. Надо было, вот и остриглась.

— Осторожней, девочки, это государственная тайна. Разглашать такие тайны нельзя. — И Марина прикрыла веки и сжала губы.

— Никакая не тайна. — Мила покраснела. — Просто я болела. У меня было… У меня болела голова.

— А-а-а, болела голова! Это очень, очень серьезная болезнь… — хотела продолжить свою игру Марина, но тут скрипнула дверь, и появилась тетя Степа со щеткой.

— Сидите? А я, Женя, к тебе. Вот дело какое. Ляксевна апельцины привезла и вон что удумала. Я, говорит, сейчас на углу стану торговать — на ящиках. Апельцинов, мол, много, поторгую часика два, а завтра буду давать в буфете. Разве это дело, Женя, скажи? Ведь праздник скоро. Кила по два, по три брали бы свои. А она чужим распродаст половину. Все профкомовские ушли, одна ты тут. Поди, скажи ей — ты строгая, она тебя послушает.

Я встала. Конечно, тетя Степа права — надо вмешаться. Неохота очень. Буфетчица Клавдия Алексеевна языкастая баба, сейчас начнет кричать. Но что делать? Надо. И я иду.

— Женьк, принеси апельсинчика! — Марина смотрит на меня умильно, сложив губы трубочкой. — Очень хочется.

Я смотрю на нее — красоты, как у Валюши, нет. Но обаяния…

Иду в буфет не торопясь и представляю: тетя Степа держит сейчас перед девчонками речь на любимую тему — о преимуществах должности буфетчицы перед должностью уборщицы. Оглянулась, а Степанида Ефремовна идет за мной. «Ты, — говорит, — Женя, может, уговоришь ее нам сейчас попродавать, так я бы купила ребятам». А за ней уже летит Марина и на бегу кричит: «Умираю, хочу апельсишку! Ты ведь из принципа не попросишь, а я всех обгоню и выпрошу!» И правда, когда я входила в буфет, Марина уже возвращалась, подбрасывая, как мячик, большой огненный апельсин.

Пока я уговаривала Клавдию Алексеевну, прошло минут десять. Уговорила! На лестнице встречаю Валюшу. «Вы, — говорит, — все разбежались, и я пошла к Вале посмотреть, как они там в КБ рисуют для газеты». Возвращаемся, в комнате одна Мила, но тут же вбегает Марина, веселая, пахнущая апельсином, и мы садимся кончать маки.

Все уже устали, молчали, одна Марина болтала без умолку. Рассказала — в который раз! — как муж в припадке ревности чуть не убил ее из трофейного браунинга. Стрелял два раза — первый промахнулся, а вторая пуля попала в медальон на ее груди, отскочила и контузила его в плечо.

Мне показалось, что у нее изменилась в этом рассказе какая-то деталь, но я не смогла вспомнить, какая именно.

Мила слушала этот рассказ впервые. Вдруг