стола, постепенно распрямляюсь. «Голубушка, Софья Васильевна, — слышу я, — что с вами, вам плохо?» — «Нет-нет, не беспокойтесь — у меня радикулит», — нашлась я.

— Вам помочь? — Викентий Иванович берет меня под руку и доводит до стула. — А я так задумался, что не слышал, как вы вошли. Представьте, кто-то опять забыл свою сумку на столе! Хорошо, что Мариночка зашла и увидела. Мы ее спрятали.

— Очень хорошо, прекрасно, просто великолепно, — бурчу я.

Викентий Иванович удивляется.

— Вы, кажется, сердитесь? Но ведь вы сами говорили, что не следует оставлять сумки, особенно в дни зарплаты…

— Да, да. Вот что, Викентий Иванович, я хочу выйти на пенсию, — говорю я почти со слезой и сама удивляюсь: «Что это я говорю и кому говорю?!»

— На пенсию? Вы? Ну что вы, голубушка, вы еще полны сил. И как же я без вас? Нет, это просто невозможно…

Действительно, ему без меня будет трудно. А перестать работать нельзя — он ведь совсем-совсем один после войны.

К счастью, тут появляется Женя, которая успевает загородить меня от Викентия Ивановича, ибо по моему лицу текут слезы, а в прическе у меня наверняка паутина, которую накопила там, под крышкой стола, Степанида».

Вот что рассказала мне, а потом еще раз при мне другому человеку Софья Васильевна. И, слушая ее, я подумала: «Не пресная она, совсем не пресная».

Я застала Софью Васильевну в самом нелепом виде. Пыль на юбке, паутина в голове — я сразу поняла, что она сидела под столом. А почему слезы? Первые ее слова были: «Это совсем не она».

— Неужели не она? — Брови мои поднялись, я остолбенела и уставилась на Викентия Ивановича.

Софья Васильевна махнула рукой перед моим носом.

— Боже мой, Женя, что вы так смотрите… Придите в себя!

Софья Васильевна достала свою сумку из стола Викентия Ивановича, и мы пошли.

— Это была Марина. — Она всхлипнула. Достала сигареты и закурила.

Закурила и я: может, и правда успокаивает?

— Эксперимент не удался, — сказала Софья Васильевна уже спокойно.

Я возразила: мы теперь знаем, кто ворует, мы и хотели узнать.

Да, да, да. Софья Васильевна кивала головой, и я видела, что результат ее предприятия не принес ей никакого удовлетворения.

— Мы с вами думали о другой, но разве было бы лучше подозревать и дальше ни в чем неповинного человека? — спрашивала я. И с глубоким вздохом отвечала себе тайно: «Лучше бы это была Мила».

— Но как понимать теперь… начало? Вы помните первый случай, и как плакала тогда Марина.

— Помню. Вероятно, она хорошая актриса. Судя по самой последней сцене, сыгранной с Викентием Ивановичем при вас, просто талантливая актриса.

И мы стали вспоминать и навспоминали целую кучу хорошо разыгранных сцен — негодования, ужаса, изумления и тихой горькой печали.

А рассказы Марины? Знаменитое покушение на ее жизнь, бурные романы, приключения с поклонниками, которые клали к ее ногам сердца, костюмы джерси, браслеты, серьги, сапожки и босоножки…

Да, да, да. Мы обе кивали грустно, потому что Марина исчезала, догорала как бенгальский огонь: еще вспыхивали последние искры, но в наших руках уже чадила серным дымом темная головешка.

Мы пошли в отдел, зная, что предстоит нелегкий разговор — как, когда, с кем, мы не решали. Мы знали одно — разговор неизбежен.

Когда мы пришли, все были там, кроме Викентия Ивановича — его вызвали наверх — и кроме Марины. Не успели мы с Софьей Васильевной сесть, как Марина влетела в комнату. Разговор не начался, он вспыхнул и заполыхал, как огонь по сухим листьям — во все стороны сразу.

— Вот ваши деньги! — Марина бросила на стол Софье Васильевне несколько свернутых купюр.

Она шла в наступление — неожиданно, напористо, нахально.

— Мы, кажется, решили — не оставлять сумки на столах. А вы бросили свою сумку, да еще открытую. Хорошо, что мы с Викентием Ивановичем вовремя зашли в комнату. Все же я решила, что немного попугать вас будет невредно…

Ее слушали с горячим вниманием.

— Лжете вы все, — ответила Софья Васильевна, медленно пересчитывая деньги, — я видела, как дрожали у нее руки, — может, кого-нибудь вам и удастся обмануть, но вы-то прекрасно знаете, что я вас видела. Мы с вами были вдвоем, когда вы залезли в мою сумку. И если бы Викентий Иванович не вошел следом, дело приняло бы совсем другой оборот.

Товарищи, я хочу объяснить, — Софья Васильевна поднялась, — я спряталась, и я видела из своего укрытия, как Марина залезла в мою сумку. Это ложь, что сумка была открыта! Я хотела узнать, кто ворует, и теперь знаю. В сумке я оставила половину денег, а половину спрятала в столе. Кто мне не верит, может убедиться: здесь, в телефонной книжке, в правом кармашке лежат тридцать рублей. Марина рассказывает вам бессовестные небылицы. Надо набраться наглости… Надо потерять последний стыд, чтобы… Гадость! Вот гадость!

Софья Васильевна выкрикнула последние слова и тут же упала на стул — силы ее кончились. Она дышала прерывисто — видно, боролась со слезами.

Валюша кинулась к аптечке.

— Не надо капель. Ничего. Сейчас. Пройдет. Я не хочу. Говорите. Скажи ты, Женя. Ты знаешь.

Видно, она боялась, что ее слезы оборвут наш разговор.

Я поняла хитрый расчет Марины — она знала, что мы не будем обращаться к Викентию Ивановичу за уточнениями и разъяснениями, которые могли бы разбить выдуманную ею версию.

Надо было говорить, надо было начать, но я не знала, с чего начать, что говорить. Если сказать, как я вошла и увидела Софью Васильевну, в пыли и паутине, непременно кто-нибудь представит ее, полную и коротенькую, вылезающей из-под стола на четвереньках, и засмеется.

И я сказала то, о чем совершенно не думала и что не собиралась делать. Говорю и слышу в своем голосе интонации безбрового детектива Семенова:

— Я должна позвонить следователю, который в курсе всех бывших у нас происшествий, и проконсультироваться. Поскольку вор нами выявлен, пусть дальнейшее решает угрозыск.

Тут вдруг выступает Валюша:

— Женя, а ты можешь быть уверена, совсем-совсем, на все сто процентов, что тут нет все-таки недоразумения? Вдруг Софья Васильевна не поняла Марину, вернее — неправильно истолковала ее действия? Как же тогда…

Тогда я рассказала все по порядку, что знала от Софьи Васильевны и что застала сама. Сказала, что понимаю, какое надежное прикрытие для Марины создал приход Викентия Ивановича.

— Лжешь! Лжешь! — Марина вскочила. — Ты говоришь с чужих слов, а это беллетристика, и ничего больше. Ты даже забыла, что меня обокрали первую. Ты прекрасно знаешь, с какого времени начались кражи. Не с моего прихода в отдел. Нет! С прихода совсем другого человека. Ты знаешь