замок из песка, который с такой любовью самозабвенно выстраивала Тася. Вжих…и нет ничего, остались одни развалины.

Глава 4

Спрятавшись за стеллажами, Тася рассеянно перебирала книги, пытаясь вернуть в свою жизнь рутину. Потому что обыденность — это покой и безопасность, где всё просто и понятно. А сейчас ее выбили из колеи, и приходится, морщась и отворачиваясь, смотреть на правду, которая пока еще стыдливо прикрывается лохмотьями. Когда поползли первые трещинки по этому идеально-гладкому зеркалу жизни? Наверное, когда она запаниковала, что не сможет стать матерью. Со временем едва заметные надломы стали расширяться, становиться глубже, и вот уже не видно глянцевой поверхности — всё пропало под сетью паутины трещин. Из паники Тася медленно, но верно переползла в отчаяние, а потом в чувство вины и неполноценности.

В кармане кофты завибрировал телефон. Звонила Светка. Тася огляделась, вокруг никого, даже две бабульки-подружки, выбиравшие женские романы, исчезли.

— Ну что? — безо всякого приветствия начала Светка.

— Ничего, — так же коротко ответила Тася.

— Угу. Кобель прощен, — утвердительно продолжила подруга.

Тасе стало неприятно, что Светка так отзывается о ее муже. Она всегда его недолюбливала, но в последнее время язвительные шпильки сыпались чаще, чем обычно. Зря она ей вообще рассказала обо всем. Вчера утром испугалась сильно, показалось, что утонет в неприглядной обнаружившейся истине, вот и ринулась за поддержкой. Но Вадик сам бросил ей круг, за который можно ухватиться и на время представить, что под ногами всё та же твердая и безопасная почва.

— Ладно, — с шумом вздохнула Светка. — Вечером заеду, — и, не дожидаясь возражений, отключилась.

И действительно, приехала. Ввалилась в дом большой и шумной массой, в квартире сразу стало тесно. Тася уже перестала злиться и с удовольствием наблюдала, как Светка по-хозяйски устраивается на диване. На кухню не пошла, там много соблазнов, а вот в комнате хорошо, можно и ноги вытянуть. Повертела гладко причесанной головой с черными блестящими волосами, задержала взгляд на семейных фотографиях и усмехнулась.

Тася терпеливо ждала. Обычно Светка была так занята, что увидеться им удавалось не часто. Наконец, подруга расправила многочисленные складки и оборки своего свободного ярко-красного с оранжевым одеяния, скрестила маленькие ступни и сложила пухлые ручки на животе.

— Тебе, Таська, надо уехать. На курорт, — вдруг выдала она и озабоченно нахмурила брови.

Тася не ответила, просто стояла и любовалась подругой. Кожа у Светки была замечательная, гладкая, белая, без единой морщинки, что твое румяное яблочко. Причем никаких усилий для этого Светка не предпринимала и списывала всё на свою комплекцию и гены. Ее мама и бабушка в старости выглядели лет на десять моложе своего возраста. Повезло. А может, подруга просто не привыкла переживать и лить слезы, в отличие от Таси.

Столкнувшись с проблемой, решала ее радикально и сразу обретала покой. Она, как разъяренный бык в гневе могла вытоптать всё вокруг себя, оставить выжженное поле, а после с той же энергией приняться за созидание нового. За словом в карман не лезла, никого не боялась и особо не рефлексировала, за что ее уважали и ценили.

Уже несколько лет она работала репетитором французского. Романтичное и нежное курлыканье языка аристократов совершенно не вязалось с темпераментной и грубоватой Светкой. Но она была профессионалом. А самое главное, ей удавалось моментально взять под контроль нагловатых недорослей, которые родились в обеспеченных семьях и с пеленок не знали отказа. От них, как правило, в слезах сбегали учителя и гувернантки, бонны и воспитатели, и только Светке всё было нипочем.

Состоятельные родители ее боготворили и оплачивали уроки так, что в принципе можно было бы особо и не утруждаться. Но Светка была требовательна не только к окружающим, но и к себе. А потому несколько дней в неделю благосклонно принимала дома (а точнее, в Германовой квартире) нескладных мальчиков и девочек, ненавидящих школу, французский, родителей, да и весь мир в придачу. Со Светкой, впрочем, они общий язык находили быстро, соглашались с ее правилами и допускали в свой круг. Как ей это удавалось? Тайна.

С методами, которые применяла Светка и ее условиями соглашались даже те родители, кто вообще не привык слышать возражения и пожирал в бизнесе всех неугодных. Единственный человек, с кем Светка оказалась бессильна была ее подруга Таська. Тут ее энергия разбивалась, как волна о неприступный утес. Тема Вадика была табу. И убедить Тасю перестать поклоняться божеству по имени Вадим, не представлялось возможным. Но Светка надежды не теряла.

— Слышишь? — повторила она, глядя на отрешенную и задумчивую Тасю. — Бери отпуск и уезжай.

— Куда? — наконец, отозвалась Тася. — И зачем?

— Затем, — отрезала Светка. — Вадичку не изменить. А ты тут с ума сойдешь. Оно тебе надо?

Тася вздохнула. Вечно Света всё наскоком решает. Подхватится она, уедет куда-то на неделю или даже на две, и что это изменит?

— Где он? — прервала ее мысли Светка.

— Кто? Вадик? На работе. Наверное… — неуверенно ответила Тася.

— Ага. Полдевятого, — постучала она пальцем по циферблату дорогих часов.

Их ей преподнес кто-то из благодарных родителей.

— У них контракт. Работы много, — попыталась оправдать мужа Тася. — И вообще, нельзя же быть такой подозрительной!

— Нельзя, — согласилась Светка и откинулась на спинку дивана. Он тоскливо под ней скрипнул. — Тогда какого звонишь и жалуешься?

Тася вспыхнула. Подруга, называется! Светка заметила и сбавила обороты. С Таськой и, правда, так нельзя — это не ее оболтусы. Но ведь сердце болит наблюдать за ее служением Вадику. Как привороженная, честное слово!

— Свет, ты же знаешь, из-за чего это всё… — тихо сказала Тася и села с ней рядом.

Ее тонкая фигурка буквально терялась на фоне большой Светки. И дело было не в весе, а в том, что постепенно, но неумолимо она полностью потеряла себя и превратилась в тень.

— Знаю! — вскинулась Светка, но тут же снова себя осадила.

Зачем по новой рвать сердце подруге. Упреками и руганью в адрес непутевой Таськиной любви ничего не добиться. Жалко ее и как помочь, непонятно. Понимала: такая она Таська, пока не обожжет душу дочерна, пока не сгорит до угля — слова бессильны. А сможет ли выжить потом на пепелище?

— Эх, Таська, Таська, — обняла она ее за плечи. — Погубишь ты себя. Съешь заживо. А он и не заметит.

* * *

— Мне пора, Олененок, — вздохнул Вадим и посмотрел на часы.

Алёна обиженно скривилась, зная, как безотказно эта гримаска действует на мужчину.

— Ну, солнышко, — кинулся к ней Вадим, — ну, не обижайся… Я постараюсь что-нибудь придумать на выходные.

— Поедем на каток? — оживилась