Утром, когда мы сидели друг против друга над чашками какао, она посоветовалась со мной или, вернее, произнесла четырехчасовой монолог. Поскольку у меня не было на этот счет личного мнения, я попытался уточнить, чего желает Мама, и вынудил ее подробно изложить свои соображения:

– Взять на себя бакалею? Да ни за что на свете! Ведь тогда я не буду успевать обслуживать своих клиентов, разговаривать с ними. Торговля – она подходит молчунам, таким как господин Чомбе; а я люблю общаться с людьми. И потом, держать магазин открытым семь дней в неделю, триста шестьдесят пять дней в году – да это же не жизнь, а каторга! Другой вариант: превратить кафе в ресторан… Ну нет, лучше сдохнуть! Слишком много работы, слишком большой напряг, сплошной стресс. Либо мне придется самой париться у плиты, либо я найму повара и зарежу его, когда он мне все яйца проест.

– Мам, у тебя нет яиц, – напоминаю, если ты забыла.

– Не раздражай меня! Ты хочешь, чтоб я тебе их показала?

– Но все-таки что ты ответишь господину Чомбе?

– Отвечу, что согласна.

– Как?..

– А так: я нашла третье решение! Там, внизу, у нас тесновато, я всегда мечтала расширить помещение. Так вот: я его продаю, покупаю на эти деньги, плюс заем в банке, бакалею и переношу туда «На работе»! Там будет намного просторней, милый Феликс, а мы сохраним и нашу клиентуру, и наш адрес. Что скажешь?

– Гениально!

Я и правда был в восторге: Мамин план гарантировал то, что для меня было важней всего, а именно стабильность, почти никаких перемен. Следующие три часа Мама продолжала обосновывать свой фантастический проект. В этом отношении обитательница Бельвиля оставалась истинной сенегалкой. Тот, кто думает, что разговор заканчивается, когда главное уже сформулировано, ничего не знает об африканских разговорных традициях… Голая идея – ничто, ее нужно облечь плотью, нарядить в одежды, расцветить яркими красками, иначе она рассыплется в прах; и этого достигают, варьируя интонации, ритмы, слова, выражения, рассматривая ее со всех сторон – справа и слева, сверху и снизу, озвучивая пением и скандированием, шепотом и криком, пока наконец она не приобретет знакомое и привычное материальное обличье.

Когда Мама прервалась, чтобы приготовить обед, ее план нашего будущего выглядел уже таким реальным, что я бы не удивился, спустившись по лестнице, если бы попал в новое кафе «На работе».

На следующий день Мама, приверженная духу семейственности, посвятила в свой проект завсегдатаев кафе, умолчав о болезни господин Чомбе.

– Браво! – вскричала мадам Симона.

– Ррро! – восхищенно подхватила мадемуазель Тран.

– Вот это я понимаю – смелость! – объявил господин Софронидес. – Какое мужество надо иметь, чтобы предпринимать такое в стране, где душат любую инициативу!

– Признаться, дело-то каверзное, – ответила Мама, стыдливо потупившись.

Робер Ларусс закивал и с улыбкой процитировал:

– «Каверзный – заключающий в себе каверзу, с трудом разрешимый, запутанный. Каверзное дело. Каверзный случай. Каверзная просьба…»

– Все он врет, ваш словарь! – отрезала мадам Симона. – Напротив, тут дело яснее ясного: продать, купить и расширить. А если вдобавок разнообразить меню, то эти меры быстро помогут разделаться с кредитом.

В нашей повседневной жизни этот проект сыграл роль закваски в тесте: он, точно опара, поднимался, рос и разбухал, и мы с Мамой уже воображали себя королями улицы Рампонно, а то и властелинами всего Бельвиля. Не проходило дня, чтобы мы не добавили к нашему плану какую-нибудь деталь – посуду, бокалы, окраску стен, обивку стульев, фотографии, рекламные плакаты – словом, все, что еще сильнее обостряло наше нетерпение. Мама дала согласие господину Чомбе и вывесила на нашей витрине объявление: «Продается».

Предложения не заставили себя ждать: покупатели объявились в первую же неделю.

– Ну вот мы и богаты, мой Феликс, – еще богаче, чем я думала!

Этот наплыв желающих буквально опьянял Маму – она радовалась так, будто кто-то собирался дать восьмикратную цену за ее имущество.

Она выбрала среди претендентов одного – сапожника Арама Вартаняна, человека весьма уважаемого в квартале, сочтя его достойным соседствовать с ней.

– Бедняга, ему приходилось гнуть спину в такой тесной мастерской – не больше обувной коробки!

Тут-то и начались наши несчастья. Как-то днем, в среду, в нашем кафе объявился субъект лет сорока, в темном костюме, чопорный и мрачный, как птичье чучело.

– Мадам Фату Н’Дьяйе?

Мама перестала протирать бокалы и придвинула ему стул.

– Поль Вермуле, нотариус. Я представляю интересы господина Арама Вартаняна.

– Добро пожаловать! Вы принесли обязательство запродажи?[6]

Тот откашлялся.

– У нас возникла проблема, мадам Дьяйе. Я обратился в нотариальную палату и выяснил, что вы не можете продать данное помещение.

Мама расхохоталась:

– И кто же мне помешает?

– Закон. Согласно документам, когда вы покупали данное помещение, у его владельца была налоговая задолженность.

– Ну и что?

– Мы изучили ипотечные документы и выяснили, что продавец был обязан выплатить налоговым органам образовавшийся долг, – иными словами, сумма, полученная им при продаже помещения, должна была отойти государству.

– Ну, и?..

– К настоящему моменту государство так и не получило означенную сумму, а нотариус, оформлявший сделку, составил акт о продаже, не упомянув об этом факте.

– А я-то тут при чем?

– Если вы выставите эту собственность на продажу, вам придется возместить государству всю сумму долга.

– Здрасте вам! Это же не я должна ее вашему государству, а предыдущий владелец!

– Разумеется.

– Вот пускай и возвращает свой долг.

– Увы, он бесследно испарился. А государство с полным основанием считает, что эта сумма должна быть возвращена, поскольку она предназначалась ему еще в то время.

– Ну вот, оно и должно было взыскать с него эти денежки!

– Совершенно верно! Но оно этого не сделало.

– А нотариус был обязан занести это в договор о продаже.

– Вы абсолютно правы, в этом деле были допущены две прискорбные ошибки – государства и нотариуса.

– Так, стало быть, пусть они и отвечают.

– Да, этот аргумент можно привести на процессе.

Мама вздрогнула:

– На каком еще процессе? Кто это собирается затевать процесс?