– Вы, мадам, – если хотите продать свое кафе.

– Да, я продаю мое кафе!

– Но ни один нотариус не рискнет составить акт о продаже. Ни я и никто другой.

– Что-о-о?!

– Я уже поставил в известность господина Вартаняна нынче утром. И он, естественно, отказывается от своего намерения: это дело слишком скверно пахнет.

Вот тут он дал промашку, выразившись так круто.

И Мама вскипела от гнева:

– Это мое-то кафе скверно пахнет?! Интересно узнать, чем же это, а? Мошенничеством? Сокрытием доходов? Обманом клиентов? Я честная женщина, господин Вермуле, и всегда была такой; обслуживала клиентов, платила налоги и пошлины! А теперь, значит, должна платить налоги и за других? И вы еще смеете говорить, что оно воняет – мое кафе! Если тут от кого-то и воняло, то от этого хорька-нотариуса, который напортачил с актом, или от мерзавца-хозяина, который сбежал с моими деньгами! Нет уж, извините, но в моем кафе пахнет прекрасно, потому что им управляю я!

– Хорошо, мадам, я вас оставляю в вашем кафе, где так прекрасно пахнет.

С этими словами он гордо удалился, высоко подняв голову, выпятив грудь и отставив зад.

– Вот шут гороховый! Ты веришь тому, что он сказал? Веришь?

Я ответил недоуменной гримасой. По правде говоря, я ровно ничего не понял, – вернее говоря, все услышанное показалось мне такой дикой нелепицей, что я подумал: может, я просто не разобрался, в чем дело?

В ту среду мы еще долго сидели «На работе»: я делал уроки, а Мама прибирала, с нетерпением ожидая завсегдатаев кафе, чтобы поделиться с ними этой невероятной новостью.

Все они сошлись в одном: какая несправедливость!

– Предосудительнейшая! – взвизгнул Робер Ларусс, страшно довольный, что подыскал такое определение.

Мадемуазель Тран оценила заявление нотариуса жестом – покрутив пальцем у виска. Что касается господина Софронидеса, то он воспользовался случаем, чтобы громогласно осудить чиновников всех мастей – «этих наглых паразитов, этих стервятников – охотников за наследством, этих гиен и шакалов»; его патетическая речь длилась не меньше получаса и очень развлекла всех нас. Особенно веселилась Мама, – от смеха ей полегчало. Сомнений не было: она просто попала на какого-то сумасшедшего, или дурака, или самозванца, – в его рассуждениях не было ни одного разумного слова.

И только мадам Симона, пришедшая позже других, приняла эту историю всерьез:

– Боюсь, что этот нотариус не такой уж безумец, дорогая моя Фату. Во-первых, в этой профессии психов не бывает: те предпочитают изображать Наполеона, Христа или фараонов. Во-вторых, такое занятие требует полного отсутствия фантазии. А этот мэтр Вермуле рассказал тебе настолько дикую историю, что вряд ли ее можно выдумать.

– Симона, вы не смеете защищать этого беспардонного койота! – загремел господин Софронидес.

– Конечно, уж не мне, которой чиновники запрещают указывать в документах мой пол и мое имя в женском роде, вступаться за этих людей, исполнителей подлых деяний, приверженцев идиотского законодательства! И тем не менее в данном случае ситуация достигла такой степени кретинизма, что выглядит вполне правдоподобной. У кого-нибудь из вас есть знакомый адвокат?

– У меня есть! – воскликнула мадемуазель Тран. – Это друг Месье.

– Какого Месье?

– Моего пуделя.

– Ах да… И что – твой пудель близко с ним знаком?

– Да.

– До того близко, что его можно попросить о небольшой услуге?

– Думаю, да.

– Как его зовут?

– Не знаю. Но его пса зовут Эркюль. Это лабрадор. Золотистой масти. И очень симпатичный.

– Ну так улыбнись полюбезнее хозяину Эркюля и попроси его заглянуть сюда, чтобы просветить нас по части юриспруденции.

Все то время, что понадобилось щенкам для встречи у какой-нибудь сточной канавы, а мадемуазель Тран – для согласия адвоката на встречу в кафе, мы дрожали от страха.

Наконец она объявила, что мэтр Роже Куртфиль пожалует к нам в пятницу, в девятнадцать часов. Перед этим судьбоносным совещанием Мама опустила железную штору, чтобы воспрепятствовать приходу случайных посетителей кафе. Потом выключила радио, погасила верхние лампы, оставив только неоновую трубку над баром, из которой сочился слабый мертвенный свет, и велела нам сесть за большой стол, составленный из маленьких двухместных столиков. В такой позиции мы напоминали членов административного совета на совещании. Единственным, кто не выказал никакого удивления этой мизансценой, был Роже Куртфиль, полнотелый мужчина лет сорока, с резкими чертами лица, в костюме-тройке; судя по всему, он относился к миловидной мадемуазель Тран с большой симпатией.

Размахивая документами на кафе, Мама изложила историю его приобретения одиннадцатью годами раньше, а также все подробности дискуссии с нотариусом Вермуле, которого переименовала в Вермулю[7]. Адвокат кое-что записал бисерным почерком, задал ей пару-тройку вопросов, после чего объяснил, что, вообще-то, он специалист по разводам, но тем не менее готов сделать несколько звонков, чтобы прояснить ситуацию. Сперва он поговорил с нотариусом Арама Вартаняна, которого назвал «мэтром Вермулю», очень развеселив Маму, и которому сухо представился «мэтром Куртфилем, адвокатом мадам Фату Н’Дьяйе», – что преисполнило гордостью мадемуазель Тран. В начале разговора он резким, агрессивным тоном потребовал от нотариуса объяснений, потом его голос зазвучал уже не так воинственно, теперь он больше слушал, приговаривая «о, конечно… ну разумеется», и наконец церемонно попрощался с собеседником, медоточиво назвав его «дорогой мэтр».

Эта метаморфоза привела нас в полное недоумение. А Роже Куртфиль тем временем набрал еще один номер и начал расспрашивать какого-то своего коллегу, к которому обращался на «ты», называя его «старина», приходилось ли ему сталкиваться с такой ситуацией. По мере того как он слушал ответ, лицо его мрачнело. Выключив телефон, он почесал правое колено, поколебался, поразмыслил, взглянул на мадемуазель Тран, которая подбадривала его ласковой улыбкой, и набрал еще один номер.

– Моя бывшая супруга, – пояснил он, пряча глаза.

Нахмурив брови, он елейным голосом обменялся с бывшей супругой несколькими банальными фразами, расспросил о здоровье кучи людей, затронул вопрос об уик-энде и летнем отпуске и лишь после этого изложил Мамину проблему. Его бывшая половина, видимо, была разговорчива: он молчал несколько минут, выслушивая ее, поблагодарил, потом дал какие-то обещания, не относившиеся к нашему делу, и распрощался.

Вслед за чем, взглянув на Маму, коротко сказал:

– Бросьте это.

– Как?..

– Вы ничего не добьетесь. Оставайтесь при своем кафе и не высовывайтесь. Чем меньше шума, тем меньше неприятностей.