— Это возможно изменить, — произнес я. — Мы должны создать новую меру ценностей. Только и всего.

— О, так, значит, вы преобразуете природу?

— Да. Если потребуется.

— Браво! Виктор Франкенштейн создаст новый тип человека!

— Биши, вы всегда говорили мне, что мы должны находить ненаходимое. Достигать недостижимого.

— Я действительно в это верю. В этом, полагаю, мы все сходимся. И все же устранить само страдание…

— Что, если существовала бы новая раса существ, — начал Уэстбрук, — которые не чувствовали бы боли и горя? Они были бы ужасны.

Я взял его за руку:

— Но что же то место, где мы шли, — Сент-Джайлс? Разве оно не более ужасно?

Мы продолжали пить и, полагаю, сделались предметом неких замечаний со стороны клерков и мастеровых, что сидели на других скамьях. Эта часть города была более респектабельной, нежели прилегающий к ней Сент-Джайлс, однако присутствие джентльменов приветствовалось не всегда.

— Нам пора, — сказал Уэстбрук и, взяв Биши за руку, помог ему подняться с сиденья. — Думаю, мистер Шелли, визит моему отцу вам следует нанести в другой раз. Он не жалует выпивку.

— Но как же ваша сестра? Как же Гарриет? — Биши с трудом держался на ногах.

— Уверяю вас, два или три дня ощутимой разницы не составят. Пойдемте же. И вы с нами, мистер Франкенштейн. На Сент-Мартинс-лейн я найду кеб для вас обоих.

Отчеты о работе мистера Хамфри Дэви, некогда попавшиеся мне в журнале «Блэквудс», я прочел с большим интересом. В Оксфорде мне удалось раздобыть выпуск «Записок Королевского общества» с его статьей, где разъяснялся процесс, посредством которого он гальванизировал кота. Два или три дня спустя по приезде в Лондон, открыв по чистой случайности выпуск «Журнала джентльмена», я увидел там объявление о курсе лекций, который мистер Дэви намеревался прочесть в Обществе развития искусств и промышленности, под названием «Электричество без тайн».

Когда, купивши при входе билет на весь курс, я пришел на первую лекцию, то, к удивлению своему, обнаружил, что зала Общества почти полна. Мистер Дэви оказался моложе, чем я ожидал, — юноша лицом, горячий и быстрый в движениях. Молодые люди в публике, положив шляпы на колени, тянули головы вперед, силясь его разглядеть. Он подготавливал какие-то гальванические батареи на столе; с другой же стороны приподнятой сцены находился цилиндрический прибор, поблескивавший в свете керосиновых ламп.

Судя по всему, мистер Дэви обладал темпераментом артистическим. Электрический ток был, по его словам, воплощением гипотезы греческих философов о том, что внутри каждой вещи заключен огонь. Он называл его искрою жизни, прометеевым пламенем и светом мира. «Прошу вас, не тревожьтесь, — сказал он. — Вас ничто не коснется, ничто не принесет вам никакого вреда». Вслед за тем он соединил гальванические приборы, и по мановению его руки от одного стола к другому протянулась, вспыхнув, огромная световая дуга. Две или три дамы закричали было, но смех спутников успокоил их. В целом же залу охватили великий интерес и возбуждение. Я моргнул, однако сетчатка моя сохранила вторичное изображение вспышки — я словно заглянул в самую глубь мироздания.

— Кончено, — сказал мистер Дэви, чтобы успокоить дам. — Все позади. Но воссоздавать это можно бесконечно. — В воздухе стоял легкий запах горелого или паленого. — С нами не произошло ничего дурного, — продолжал он, — ибо электричество — сила самая естественная в мире. По правде говоря, главная естественная сила. Мне представляется, что, подобно воздуху и воде, электричество — одна из составляющих жизни. Возможно, оно один из основных способов создания жизни. Сам по себе электрический поток бесконечно изменчив и неуловим. Он производит чудесный эффект в эфире, однако течет также и сквозь человеческое тело, беззвучно и невидимо для глаза. Доктор Дарвин — чрезвычайно разумно предположивший, что электричество, согласно области его действия, следует подразделять на стекольное и смоляное, — поместил в электрический ящик немного вермишели и держал ее там, пока она не начала двигаться самопроизвольно. Что же тогда говорить о человеческих органах? При сходных условиях с ними возможно добиться чего угодно.

Далее мистер Дэви описал любопытные опыты шотландского гальваника Джеймса Макферсона, которому Сообщество хирургов дало особое разрешение на то, чтобы он присутствовал при рассечении некоего злодея. Тело сняли с виселицы в Ньюгейте и доставили еще теплым. Повешенный, убийца собственной матери, был молод; у публики подобное использование его тела никакого отвращения не вызвало. Труп разложили на деревянном столе посередине залы. Полные рвения студенты расселись вокруг него в этом — другого слова не подберешь — операционном театре. Я почувствовал, как по спине моей поползли мурашки — мне казалось, будто я вижу все это пред собою.

Мистер Макферсон присоединил электрические провода, весьма тонкие и гибкие, к оконечностям трупа. Когда гальванический прибор был приведен в действие, тело содрогнулось, а затем, двигаясь на первый взгляд беспорядочно, свернулось в тугой клубок. Голова, по словам мистера Дэви, очутилась между ног молодого человека, а руки крепко сжались. Он сравнил эту позу с положением абортированного младенца, вынутого из утробы. Вне сомнений, подобно другим присутствующим, я с ужасом слушал мистера Дэви, который поведал о том, что тело невозможно было распрямить и в этом сжатом, неестественном положении оно предано было известковой яме во дворе Ньюгейтской тюрьмы. Таково оказалось действие электрического тока.

Когда мистеру Дэви принялись задавать вопросы, я покинул залу и вышел на улицу. Была ли тут виной атмосфера в помещении или влияние электрического тока, наполнившего эфир, но я почувствовал, что меня душит. Шел я быстро, однако вскоре пустился бежать. Я знал, что должен выбраться за пределы города. Это было страннейшее из побуждений, какие мне когда-либо приходилось испытывать, до того пугающее и неотложное, что сердце мое, казалось, с каждым шагом билось все сильнее. Я словно бежал от кого-то или от чего-то, но природа моего преследователя была мне неизвестна. Был ли то момент безумия? Один или два раза я, возможно, даже оглянулся через плечо. Не помню.

Я понесся вперед, миновал Оксфорд-роуд и побежал дальше, на север. Порой мне попадались люди, которые, предполагая, что за мной гонятся «Бегуны» или другой отряд, кричали мне вслед, чтобы меня подбодрить. У дровяного склада какие-то дети пустились было бежать со мною, вопя и хохоча, но скоро отстали. И тут, миновав питейное заведение и заставу на краю поля, я испытал престраннейшее чувство, будто рядом со мной бежит некто другой. Я не видел и не слышал его, но, летя по неровной дороге, всем существом своим осознавал его присутствие. Тенью моей это быть не могло, ибо луна скрывалась за облаками. Что это было, я не знал — некое видение, некий фантазм, никак не желавший отставать от меня, невзирая на мой спорый шаг. Чтобы стряхнуть это необычайное ощущение, я бежал все быстрее. Я обогнул большой пруд, затем пересек поле, где стояли печи для обжига кирпича и дымился мусор. То была уже самая окраина города; тут располагались немногочисленные разбросанные жилища, зловонные канавы и загоны для свиней. Я все не сбавлял шага, а тот, другой, все бежал бок о бок со мной. Дорога пошла в гору, и, минуя какие-то чахлые, иссохшие деревца, я споткнулся об корень или об ветку и чуть было не упал наземь, но тут, к изумлению и ужасу моему, нечто словно приподняло меня и спасло от падения. Тогда мне пришло в голову, что у меня началось подобие нервной лихорадки, и я немного замедлил шаг. Направившись к дубу, чьи очертания вырисовывались в темноте, я привалился к нему.