Я сидел там, тяжело дыша; я пощупал лоб, чтобы удостовериться, что у меня лихорадка, но ничего не ощутил.

Насколько знаю, я не спал и все время пребывал в полном сознании, однако страх покинул меня, не оставив по себе никакого следа. Я, похоже, возвратился в свое обычное состояние, хоть и с отрешенным чувством, отчасти напоминавшим усталость. Меня охватило любопытное ощущение смирения — но не облегчения или благодарности; при всем том мне отнюдь не казалось, будто с меня снято бремя. Я решил, что мне дан знак свыше, но какой именно — еще предстоит осознать. Меж тем до меня донесся гул, словно шла лавина или камнепад; я выпрямился, встревоженный, припоминая несчастья, происходившие в моих родных краях, но быстро понял, что это шум Лондона — сбивчивое, хоть и не лишенное гармонии бормотание, — город, казалось, разговаривал во сне. Виднелись какие-то разрозненные огни, однако главенствующим было ощущение нависшей тьмы. Услыхав зарождающийся рев необъятной жизни, на мгновение замершей, я поднялся со своего места у подножия дуба и пошел в ту сторону.

Когда я приблизился к границе города, шел дождь, тихий, ровный дождь, покрывалом ложившийся на улицы. В такую ночь людей вокруг было мало, и по дороге к Оксфорд-роуд шаги мои отчетливо стучали по булыжнику. Возвращаться на Бернерс-стрит мне не хотелось — нет, не теперь. У меня возник нелепый предрассудок: будто там ожидает меня — готовое встретить — нечто. Тогда я решил отправиться на Поланд-стрит, где надеялся найти Биши еще бодрствующим. В его привычках было писать — или говорить — при свечах, а после наблюдать, как первые гонцы зари пробираются под его створное окно. И верно, проходя под его окнами на втором этаже, я заметил, что там горит свет. Я бросил в оконницу несколько камешков — он открыл ставни и, увидав меня на узкой улице под окном, распахнул его и швырнул вниз ключи.

— Вы слышали — пробило полночь! — крикнул он мне. — Подымайтесь!

— Все ли благополучно, Виктор? — спросил он, открывши дверь в свои комнаты над первым пролетом лестницы. — Вы словно в холодном поту.

— Дождь — только и всего. Ненастная ночь.

— Входите же, обогрейтесь. — Вслед за тем он сказал, обращаясь к кому-то через плечо: — У нас гость.

Когда я вошел в комнату, навстречу мне поднялся Дэниел Уэстбрук.

— Мы как раз говорили о вас, мистер Франкенштейн, — сказал он.

— Прошу вас, зовите меня Виктором.

— Мне было любопытно узнать про ваши занятия.

— Вот как?

— Я рассказал ему, Виктор, что вы изучаете гальванизм. Что вас занимают законы жизни.

— Меня занимают источники жизни, — сказал я. — Это и вправду так.

— Вас занимает вопрос, откуда она происходит? — спросил меня Уэстбрук.

— Откуда она может происходить. Что еще вы тут обсуждали? Я не представляю собой столь уж захватывающего предмета разговора.

— Мы, Виктор, обсуждали будущее сестры Дэниела.

— Мистер Шелли повидался с моим отцом.

— Вот как? Когда это произошло?

Разговор в таверне, когда Биши пообещал дать Гарриет Уэстбрук образование за свой счет, состоялся тремя днями ранее.

— Я посетил семейство Уэстбрук вчера утром, — ответил Биши. — Мне подумалось, что воскресенье — единственный день, когда отец Дэниела способен принимать посетителей.

— Мистер Шелли… — начал Уэстбрук.

— Биши. Просто Биши и Виктор.

— Биши не жалел его чувств. Он упрекал моего отца за то, что тот позволяет Гарриет водиться с распутными женщинами.

— Я преувеличивал — дабы быть понятым. К тому времени Гарриет уже вышла из комнаты.

— Он упрашивал, чтобы тот позволил ей изучать авторов, оказывающих благотворное воздействие.

— Я знаю, что она умеет читать. Она мне об этом сказала.

— А под конец, охваченный страстью, он предложил моему отцу денег.

— Это решило дело. Я пообещал заплатить ему ровно столько, сколько зарабатывает Гарриет, и гинею в неделю сверх того. Эти святоши любят наживу. Встаньте у огня, Виктор, Вы до сих пор дрожите.

— Мой отец, — сказал Уэстбрук, — человек бедный, равно как и богобоязненный.

— За бедность я его не корю. Я корю его за то, что он не заботится о Гарриет.

— Куда вы ее поместите? — спросил я Биши.

— Я не намерен ее никуда помещать. Нет, неверно. Я помещу ее здесь.

— Вы хотите сказать… — Я оглядел гору книг и бумаг; жилье его было в состоянии столь же сумбурном, что и его комнаты в Оксфорде.

— Я намерен обучать ее сам. Мы с Дэниелом обсуждали вопрос женского образования — без этого предварительного шага раскрепощение женщины невозможно. Я познакомлю Гарриет с Платоном, Вольтером и божественным Шекспиром.

— Для молодой девушки это немало.

— Дэниел уверяет меня, что она и сама рвется к ученью. Читать они начали под наставлением их матери.

— Теперь ее нет в живых, — сказал Уэстбрук.

— Дэниел по-прежнему дает ей книги, которые она читает по воскресеньям, спрятавши их внутри Библии.

— Значит, она приедет сюда? — спросил я.

— Что в этом такого?

— Без сопровождения компаньонки?

— Вы, Виктор, все такой же несгибаемый женевец. В Лондоне — в этой части Лоднона — подобных условностей нет. А будь они, я с радостью нарушил бы их. — Он взглянул на Уэстбрука. — Я всем сердцем желаю действовать в интересах Гарриет. Я буду ей читать. Поглядите. — Он подошел к горе книг, наполовину свалившейся на ковер, и взял одну из них. — «Крушение империй»[7]Вольнея. Знакома ли вам, Виктор, эта вещь? — Я кивнул. — Из этой книги она узнает о том, что несправедливая власть обречена и что всех тиранов ждет падение.

— Надеюсь, это доставит ей удовольствие, — сказал я.

— А что бы вы на моем месте читали ей? Романы Фанни Берни? Они суть те узы, что сковывают молодых женщин, находящихся в порабощении. Что до этой книги, ее я собираюсь одолжить Дэниелу. — Он возвратился к горе и поднял «Защиту прав женщины» Мэри Уоллстонкрафт. — Когда он подробно ее изучит, я преподнесу книгу его сестре. Вы согласны, Дэниел?

— Как вы тогда выразились? — спросил Уэстбрук. — Нам должно пробить дорогу.

— Именно. Мы говорим о радикальных реформах, но ведь слово «радикальный» происходит от слова «корень»[8]. Корень и ветвь. Реформы до́лжно распространить на все сферы деятельности. Виктора интересуют вольтовы явления. Меня интересует душа Гарриет. Эти вещи вполне равносильны. — Возбудившись в ходе этой беседы, он открыл окно, чтобы вдохнуть холодного сырого воздуха. — Что за ночь! — продолжал он. — В такую ночь на улицах Лондона мне представляются бродячие призраки, возникшие из воды. Но кто знает, видны ли привидения в тумане?