центр в камере такая же нелепость, как деревянный сортир в резиденции президента.

Он принялся мерить камеру шагами. Случившееся не укладывалось в голове. Идиотское стечение обстоятельств прервало размеренный, спокойный ход жизни. «Может, все образуется. Разберутся что к чему. Установят личность открывшего пальбу мудака. Поймут, что я ни при чем, и вся эта бодяга забудется, растает, как ночной кошмар», — старался утешить себя Жиган, хотя и не верил в благополучный исход. Бывший солдат, бывший заключенный и бывший бизнесмен слишком хорошо знал, что представляет собой наша правоохранительная система.

Старший следователь Петрушак Геннадий Семенович облизывал взглядом стройные ноги молоденькой официантки, убиравшей грязную посуду с соседнего столика. Девушка грациозно изгибалась, пытаясь дотянуться до противоположного края стола. Обернувшись, она поймала похотливый взгляд посетителя.

— Вам что-нибудь еще? — спросила она.

Захваченный врасплох, Петрушак смутился. Несколько раз моргнул и что-то невнятно прошлепал мокрыми от кофе губами. Официантка выпрямилась, наградив посетителя не слишком ласковым взглядом.

— Простите, не поняла, — с ехидцей произнесла она.

Петрушак, привыкший нагонять страх на подследственных, окончательно растерялся. Его пальцы затеребили галстук необычайно безвкусной расцветки, а воспаленные глаза забегали, словно у нашкодившего школьника.

— Нет, спасибо. Все нормально, — пробормотал он. Следаку катастрофически не везло с женщинами. К сорока годам Петрушак пережил два развода. Жены бросали его. Необычайная скупость Геннадия Семеновича и мужская немощность были его главными недостатками. Жены и немногочисленные любовницы, выбираясь из постели следователя, чувствовали себя обманутыми. Одна набралась наглости и посоветовала:

— Ты бы, Гена, протез себе поставил, раз пипетка не пашет.

Лучшие сексопатологи, к которым обращался Петрушак, лишь разводили руками, талдыча что-то о физиологических особенностях, и рекомендовали сделать дорогостоящую операцию по укреплению детородного органа. Но тут вступал в силу второй фактор — безмерная жадность. Геннадий Семенович буквально трясся над каждой копейкой, чем доводил до сумасшествия бывших жен.

Как большинство ущербных людей, следователь Петрушак стремился компенсировать свои жизненные неудачи работой. Не отказывался расследовать даже самые гнусные дела вроде расчлененки или детоубийства. Но рвение на службе авторитета ему не прибавляло. Начальство считало его болваном с патологическими отклонениями в психике. Коллеги Геннадия Семеновича сторонились, не без основания полагая, что тот сливает информацию о пьянках в кабинетах вышестоящему начальству. Стукачей, как известно, не любят. Впрочем, Петрушака это мало беспокоило. А женской ласки ему не хватало.

Официантка закончила уборку и, составив посуду пирамидой на красный пластиковый поднос, направилась к двери, ведущей на кухню. По пути она еще раз одарила посетителя неприязненным взглядом. В ее синих, как январский лед, глазах блеснули искорки презрения. У женщин с развитым инстинктом такие типы не могут не вызывать отрицательных эмоций. Петрушак отразился в синих льдинках, словно в зеркале. Худой, в видавшем виды пиджаке с плечами, припудренными перхотью, он напоминал ростовщика из романов девятнадцатого века про петербургские трущобы: такой же непрезентабельный, гнусный тип с красными от табачного дыма глазами.

— Стерва, — процедил он сквозь зубы, дожевывая булочку с горькой корицей внутри.

Следак доел обед, но уходить не спешил. Ждал бывшего подопечного, которому назначил здесь встречу. Когда-то Геннадий Семенович спустил на тормозах дело, заведенное на изготовителя фальшивых дипломов и удостоверений.

Бывший подследственный ремесла своего не бросил. По-прежнему рисовал левые ксивы, водительские права и прочие бланки. Раз в квартал несостоявшийся художник приносил Петрушаку конверт с деньгами. Между ними был негласный уговор: «художник» серьезных бумаг не подделывает, о самых интересных заказах сообщает Геннадию Семеновичу и регулярно отстегивает оговоренную сумму. Следак, в свою очередь, обеспечивает ему прикрытие, как особо ценному осведомителю.

Ментовская крыша стоит дорого, но «художник» не роптал. Договор устраивал обе стороны.

В этот день Геннадий Семенович Петрушак ждал не только заветный конверт.

Ровно без четверти два в кафе вошел аккуратно одетый субъект, похожий на гида интуристовских групп. Осмотрев зал сквозь очки в золотой оправе, он уверенно направился к столику, где сидел Петрушак. Элегантный гость резко отличался от неопрятного следака, как фазан от взъерошенной городской вороны.

— Привет, Репин. Когда персональную выставку в Третьяковской галерее откроешь? — поддел изготовителя фальшивок Петрушак.

Следак чувствовал себя неважно. Перед глазами маячили стройные ноги официантки, а услужливое воображение дорисовывало то, что скрывалось под коротенькой кружевной юбкой. Неудовлетворенное желание вызвало у следака злобу.

— Издеваетесь, Геннадий Семенович. — вяло отмахнулся рисовальщик фальшивок, известный в криминальных кругах под прозвищем Картон.

Без лишних слов он достал из внутреннего кармана конверт. И, передавая деньги, не удержался от ответной колкости:

— Пересчитывать будете?

— Борзеешь, Картон. Нюх потерял? Хочешь в камере поюморить? — принимая конверт, пригрозил следователь.

— Вы меня не так поняли, — заюлил подопечный.

— Не гони волну, Тициан. Я тебя понял, как надо. Работа у меня такая: козлов вроде тебя понимать.

На всякий случай Геннадий Семенович приоткрыл конверт, сунул в него руку и когтем перебрал аккуратную стопку купюр. Затем, неожиданно для гостя и даже самого себя, понюхал их, ощутив тот специфический запах, который имеют лишь купюры, только что вышедшие из типографии Гознака.

— Не доверяете, — обиделся Картон, снимая очки.

Без них рисовальщик походил на подслеповатого крота, выползшего из норы погреться под ярким летним солнцем.

— Золотое правило: доверяй, но проверяй, — бросил следователь, перекладывая содержимое конверта в потертое портмоне, напоминавшее изношенную подошву.

Кафе стало наполняться посетителями. В соседней конторе наступил обеденный перерыв. Однако столик, где сидели следак и Картон, все обходили стороной — их вид мог любому испортить аппетит.

— Что нового в мире? — за невинным вопросом Петрушака скрывалось требование информации.

— Ничего интересного, — уклончиво ответил гость.

— А если напрячь извилины?

— Напрягай не напрягай, все по-прежнему.

— Слушай, Картон. Тут ребята из соседнего отдела одного ухаря повязали. Вдувал в подземном переходе удостоверения инвалидов второй группы. Твои разукрашки?

Поставив локти на стол, Петрушак подпер подбородок. По большому счету левые удостоверения его не интересовали. Подобным ремеслом забавляются любители, имеющие доступ к множительной технике или обладающие элементарными навыками рисования и гравировки. Но подопечного следовало держать в страхе, иначе выйдет из повиновения.

Гость секунду молчал, нервно заламывая тонкие пальцы.

— Чего нахохлился, Картон? — гипнотизируя рисовальщика взглядом, спросил следак.

— Я по мелочовке не шустрю. Не мой профиль.

— И на старуху бывает проруха.

Изготовитель фальшивок оскорбленно поджал губы. Вернув очки на прежнее место, отверг необоснованные подозрения:

— Разве мало шантрапы в подземных переходах тусуется? Что, мне за каждого урода отвечать? Вы, Геннадий Семенович, извините, сегодня не в своей тарелке. Пургу гоните не по делу. Наезды какие-то бестолковые устраиваете. Объясните толком, зачем напрягаете. А то базара не получится.

— Ладно, Картон. Не напрягайся, Ты прав. До дешевого фальшака мне дела нет. Это я так. На понт