Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наступившая ночь, а так же моя личная усталость, требовали взять передышку, получше обмозговать всё услышанное и на утро с новыми силами допросить выдр. Я хотел понять, почему они раньше ничего об этом не рассказывали.
Хоть погодой и правила весна, ночка выдалась по-зимнему прохладной. Печные стояки коптили небо, но особого тепла я не ощущал. Приходилось греться по старинке, прижимая к себе Муррку и Пом.
Не обременённые тяжёлыми мыслями, размышлениями о безопасности, беззаботные красотки всегда засыпали в разы быстрее меня. Позволяя моим пошлым мыслям и рукам делать с ними всё, что только вздумается.
Вот и в этот раз я, грея ладошки об их упругие попки, таращился в потолок, мечтал, размышлял, вспоминал, так до тех пор, пока из состояния полудрема меня не вывел яркий, неуместный для ночи свет.
Пролупив глаза, почувствовав, что из-за страха сонливость как рукой сняло, огляделся. Вокруг всё оставалось таким же мрачным, неприветливым. Тёмные стены, потолок, мебель, всё как и раньше, лишь только мои девушки, поменяв положение, грели меня своими спинками, отвернулись каждая в свою сторону. За окном вновь полыхнуло. Что-то здесь не так… Дверь в комнату мою казалась приоткрытой, чувство, что помимо нас троих в комнате есть кто-то ещё, подогревало чувство страха. Завывающий за окном ветер грубым порывом ударил по стеклу, средь скрипящих стен и крыши мне послышался чей-то голос. Мягкий, приятный, знакомый с самого детства. Внутри всё сжалось, прикусив губу до боли, пытаюсь понять, сплю ли я или вновь, по неведомым причинам, оказался в другом измерении.
— Матвейка…
Голос стал чётче, по подбородку моему тонкой струйкой потекла кровь. Я прокусил губу, чувствовал боль, и, не спал… не спал и слышал её.
— Сынок, — звала меня мать — я здесь…
Сердце обливалось болью, как же давно я в последний раз слышал этот голос, как хотел бы увидеть говорившую, обнять, поверить в то, что чудеса реальны, и что она так же, по случайному стечению обстоятельств, вместе с отцом очутилась здесь…
— Муррка… Пом… — Сев, пытаюсь растолкать девчат, но те, словно оцепенев, застыли, будто время в их мире и реальности остановилось. Очередная вспышка света за окном, на пару секунд осветила комнату. Мне стало страшно. — Зуриэль! — Я попытался повысить голос, крикнуть, но тело непослушно издало лишь какой-то писк. Казалось, происходящее вокруг — один большой, очень реалистичный сон. Даже ангел, вечно находящаяся в моём доме или рядом с ним, не явилась на мой зов.
— Милый, я так скучаю…
Сил моих нет больше это терпеть. Собрав смелость в кулак, выбираюсь из кровати, делаю первый шаг навстречу голосу и тому свету, что по мере моего приближения становится только ярче. Словно на дворе белый день, из окна своего я вижу петляющую до врат дорожку, сторожки, башни, а за ними, на небольшой возвышенности, у кромки лесной храм. Храм объятый светом…
— Сынок, это я… — Внизу, у дома моего, стоит она, улыбчивая, доброжелательная, с длинной, аккуратно сплетённой и переброшенной через плечо косой. Молодая, и такая красивая.
— Мама…
По щелчку чьих-то невидимых пальцев пейзаж сменяется, мягкий свет, исходящий от предметов, становится пожирающим всё и вся, кроваво красным, пламенным. Мир окрашивается в два цвета, чёрный и красный. Дома, стены, башни и даже храм, всё объято огнём, повсюду кровь, трупы, и у дома моего, вместо красивой и молодой женщины, стоит оно, чудовище. Живой мертвец, без кожи, глаз, с обсмаленными волосами, истерзанной и обгоревшей плотью. Труп, он тянет свои обрубки вместо рук к моему окну.
— Спаси меня, Матвей, спаси меня! — Словно деревня моя превратилась в чистилище, повсюду, из земли стали подниматься перевернутые кресты, и люди на них распятые, ещё живые, молили о помощи, о спасении. Крики, стоны, слова горящей внизу матери сливаются в один шокирующий и сводящий с ума гул.
— Помоги, спаси нас… почему ты жив, а мы мертвы! – Трупы у окна моего стали собираться, ступая один на одного, по кровавой каше лезть вверх, крича и требуя спасения. Я хотел отвернуться, закрыть глаза, но не мог. Огромный, звериный глаз, в который превратилась полная луна, завладел моим телом, заставлял смотреть, наблюдать за тем, как мучаются, страдают другие.
Люди… они горели заживо, разваливались на куски, они умирали и вставали вновь, и самым страшным в этом было видеть её, мою любимую, дорогую маму, чьё разорванное, обожженное тело поднималось всё выше, и выше, прямо к моему окну.
— Хватит, прекратите… — Из прокушенной губы, носа и теперь, казалось, ещё и глаз, текло что-то тёплое, моё сознание и тело переставало подчиняться мне, я был в панике, видел, как трупы, как нечто потустороннее, взглядом своих чёрных, вырванных глаз, становится всё ближе, лбом своим упираясь в стекло и размазывая кровь.
— Хватит… — Ноги мои тряслись, всё сжалось, тряслось. — Уходи… это сон… сон.
— Открой… — просила мать, — Открой и помоги нам… - требовал от моего тела голос, и оно, послушно сжав кулаки, готовилось разбить ту тонкую, отделявшую меня от потустороннего мира преграду.
Дверь в комнату мою резко распахнулась, глухой удар, спину обожгло огнём, и жар этот болью во всем теле и мозгу разогнал галлюцинации, развеял мир иллюзий, в который я был погружён. Моргнув, я очутился в собственной кровати, а сверху надо мной с разинутой пастью, с четырьмя рядами острых зубов, зависла демоническая тварь.
Вспышка света срывает голову с плеч существа. Бесплодной тенью оно отступает, оказывается на потолке, затем, уворачиваясь от ещё одного клинка наполненного светом, отскакивает на пол и в следующий прыжок разбивает окно, вырываясь наружу.
— Я же сказала тебе не открывать дверей! — Кричит на меня Эсфея, в момент, когда ворвавшаяся вместе с ней Зуриэль, растворившись в воздухе,