сохранилось за ним, даже когда он вырос и занял более высокое положение. Несмотря на свой облик, паренек оказался весьма толковым и расторопным; правда, глядел всегда печально и не принимал участия в играх сверстников. Улыбался он только хозяину – который, надо сказать, сильно к нему привязался и постепенно доверил все дела в доме.

Улыбка совершенно преображала Шу Ню: в нем вдруг появлялось своеобразное обаяние, глубоко посаженные глаза и выступающие челюсти начинали выглядеть забавно и трогательно. Казалось, обладатель столь смешной физиономии точно не способен ни на что дурное. Но таким он был только с вышестоящими. Когда Шу Ню не старался расположить к себе людей и погружался в задумчивость, в его чертах появлялось что-то нечеловеческое – причудливое и жестокое; другие слуги его боялись. Шу Ню умел менять две свои личины без видимых усилий.

Шусунь Бао доверял Шу Ню безгранично – хотя делать его своим наследником не собирался. Он считал, что как помощник и управитель побочный сын превосходит всех, но едва ли на человека такого облика пристало возглавлять одно из самых знатных семейств княжества Лу. Шу Ню прекрасно это понимал и неизменно был очень почтителен к другим сыновьям Шусунь Бао – в особенности к Мэнбину и Чжунжэню. Что до них, они находили сводного брата странноватым и смотрели на него свысока, но, уверенные в собственном превосходстве, не испытывали никакой ревности.

Через некоторое время умер лусский князь Сян-гун, и на престол взошел его преемник, молодой Чжао-гун. В ту пору Шусунь Бао занемог. Он ездил охотиться в местность под названием Цюю и по дороге назад сильно простудился – да так, что вскоре слег. Пока он болел, всем в доме заправлял Шу Ню – он и ухаживал за отцом, и передавал домашним его распоряжения. Однако с Мэнбином и Чжунжэнем молодой человек, казалось, теперь обращался еще почтительнее.

До того, как Шусунь Бао постиг недуг, он велел отлить храмовый колокол от имени своего сына Мэнбина.

– Те, кто обладает властью в нашем государстве, пока плохо тебя знают. Когда колокол будет закончен, ты устроишь пир и созовешь туда всех вельмож.

Это означало, что отец выбрал Мэнбина наследником.

Пока Шусунь Бао хворал, пришло известие: колокол готов. Мэнбин попросил Шу Ню узнать у отца, на какой день назначить празднество; никого, кроме Шу Ню, в покои больного не пускали, если только не случалось чего-то из ряда вон выходящего. Шу Ню, пообещав Мэнбину, что спросит, на самом деле не сказал Шусунь Бао ни слова, но, вновь выйдя к сводному брату, назвал ему первый попавшийся день. Мэнбин пригласил всю лусскую знать и устроил пышный пир, во время которого впервые ударил в новый колокол. Звон услышал и Бао в своей опочивальне. Заподозрив неладное, он спросил, что происходит, и Шу Ню ответил: празднуют отливку колокола. Шусунь Бао побагровел от гнева.

– Почему этот мальчишка распоряжается без моего дозволения?! Наследником себя возомнил?! – вскричал он.

Шу Ню не преминул также ввернуть, что на пир прибыло и несколько гостей из Ци, – он знал, что Шусунь Бао неприятно любое напоминание о неверной жене. Больной в ярости попытался встать с кровати, но Шу Ню его удержал – мол, как бы подъем ему не навредил.

– Решил, значит, что я одной ногой в могиле и можно поступать, как вздумается! – воскликнул Шусунь Бао, скрежеща зубами от злости. – Раз так, вели схватить его и бросить в темницу! А станет сопротивляться – убей.

В тот день, когда закончилось празднество, молодой наследник дома любезно простился с гостями – а наутро его бездыханное тело лежало в зарослях за домом.

* * *

Чжунжэнь, младший брат Мэнбина, был дружен с одним из приближенных князя Чжао-гуна. Раз, когда он навещал друга во дворце, князь обратил на Чжунжэня внимание и в знак своего благоволения подарил нефритовую подвеску. Тот был юношей скромным и почтительным; решив, что не годится носить знаки княжеской милости без ведома родителей, он явился к Шу Ню и передал подвеску ему – пусть, мол, отец посмотрит и скажет, как поступить. Шу Ню взялся исполнить просьбу, но и не подумал показывать драгоценность Шусунь Бао, а вернувшись к Чжунжэню, заявил: мол, отец очень доволен и велит надеть ее непременно сей же час. Чжунжэнь, конечно, так и поступил. Прошло несколько дней, и Шу Ню обратился к Шусунь Бао: раз Мэнбин теперь мертв и законным наследником является Чжунжэнь, то следует ли испросить для него аудиенцию у князя Чжао-гуна?

– Нет, – ответил отец, – я еще не принял решения, а значит, и с князем говорить рано.

– Чжунжэнь думает иначе, – возразил Шу Ню. – Он, видно, считает себя наследником, будет на то отцовская воля или нет.

Шусунь Бао не поверил: разве можно вообразить себе подобную нелепость? Но Шу Ню настаивал: ведь Чжунжэнь нынче носит нефритовую подвеску, пожалованную самим князем, – это верный знак. Отец приказал сыну немедленно явиться. И действительно – драгоценная подвеска красовалась у Чжунжэня на поясе. Разгневанный Шусунь Бао никаких оправданий слушать не захотел и, приподнявшись на постели, велел наглецу убираться прочь из дома.

Той же ночью Чжунжэнь бежал в соседнее княжество Ци.

Шусунь Бао продолжал хворать, и чем дальше, тем хуже ему становилось. Было ясно, что пришла пора задуматься о наследнике всерьез, и он, решив вернуть Чжунжэня, распорядился, чтобы Шу Ню призвал его домой. Шу Ню ничего подобного делать не стал – и вместо этого вскоре доложил, что Чжунжэнь, мол, считает отца жестоким чудовищем и возвращаться наотрез отказался.

Тут Шусунь Бао наконец заподозрил неладное и принялся допытываться у сына и управителя, точно ли тот говорит правду.

– К чему мне лгать? – ответил Шу Ню, но больной – впервые с тех пор, как юноша появился в доме, – заметил у него на губах насмешливую ухмылку.

Шусунь Бао хотел подняться на ноги, но, обессиленный, вновь упал на постель. Сверху глядело черное бычье лицо, на котором читались презрение и жестокость – именно так Шу Ню обычно смотрел на других слуг и тех, кто был ниже его по положению. Позвать кого-то из домашних или челяди Шусунь Бао не мог – все было устроено так, чтобы доступ к нему имел только Шу Ню. Той ночью больной вспоминал Мэнбина, которого приказал убить, и горько рыдал.

Начиная со следующего дня отношение Шу Ню к нему полностью изменилось. В доме повелось, чтобы еду для больного доставляли в соседний покой – а потом уж Шу Ню приносил кушанья в опочивальню; хозяин, уверял он, не желает никого видеть. Теперь Шу Ню больше не давал Шусунь Бао ни крошки – он съедал все сам, а затем