– Потому что должен я твою голову сберечь, – пояснил. – Да и не верится мне, что сейчас, когда худо-бедно переговоры еще тянутся, станут суздальские или их союзники на нас волками бросаться.

– Послушай, Радко, а почему у тебя в дружине народ все больше новый? Где Синий Зуб? Где Порей?

– Синего Зуба осенью похоронили: перестреливались мы с половцами Долгорукого через речку, зазевался он – стрела и влетела прямо в рот. А Порея великий князь к себе поближе забрал.

Поначалу дорога показалась нетяжелой. Мороз сковал землю, снег не падал уже неделю, поэтому подковы коней не скользили по утоптанному и хрусткому насту. Ночлега в стылом поле и волков, злых по голодному времени волков, вот чего стоило опасаться в этом зимнем походе! Но об этом как раз и не вспоминали. Говорить на морозе было трудно, сразу текло из носа, и в дыхании появлялись недужные хрипы. Хотен и Радко просто ехали рядом, молчали, иногда обмениваясь взглядом или скупым словцом. Радко, тот время от времени выставлял вперед правое ухо, которым лучше слышал. Видно, чудился ему крик совы – впереди ехал дозорный, обязанный при виде врага, и даже если стрелой его из засады ударят или вражеский аркан его с коня сдернет, дважды проухать совою.

За первый дневной переход люди и кони словно бы не успели растерять тепла, запасенного в Хотеновой усадьбе. Стан разбили на лесной поляне почти сразу же, как переехали замерзший Здвижень, разожгли два костра, растопили снег в котле, сварили кашу, уже в полудреме похлебали и прокемарили до света у ярких, но греющих только лучами огней. А на рассвете, пока Хмырь под рычанье Радко вместе с отроками забрасывал снегом догорающие головни, пока скупо поили коней, пока седлали, Хотен, разминая затекшие на ночевке ноги, протопал глубже в темнеющий под снежными шапками сосновый лес и прикинул, не стоит ли умыться, хотя и снегом. В первый и в последний раз за всю поездку посетила его такая задумка: трижды прав оказался покойный отец, наставляя, что неумытому на морозе теплее.

Вторую ночь провели в душной избе на окраине Мичска, покотом на земляном полу, засыпанном полуистлевшей соломой. Теперь запасенное тепло покинуло Хотена, едва отряд выехал за частокол, только ноги грел своими крутыми боками глуповатый по конской своей двухлетней молодости, но сильный и выносливый Рыжок. Впрочем, сыщик сразу позабыл о настоятельном своем желании постучать зубами, когда увидел, что Радко, оглядевшись, уводит отряд с протоптанной дороги, круто принимая вправо. Перемучившись с полчаса по целине, кони, фыркая, спускались уже на заснеженный лед реки, когда Хотен сумел догнать децкого.

– Радко, что за новости?

– А я, выходит, забыл тебя предупредить? – усмехнулся в заиндевевшую бороду Радко. – Мы не пойдем на Ушеск, а поднимемся по льду Тетерева до Колодяжного, а оттоль уже битой дорогой на Острог.

– Через Чертов лес? – ахнул Хотен.

– А хоть бы и через Ведьмины дебри, храбрый друже мой. Я предпочел бы встретиться с парочкой кикимор или с лесным дедушкой, чем с полусотней дружинников Олега Теребовльского. Он ведь ездит у стремени врага нашего Володимирки Галицкого. А лед намерз толстый.

Крыть было нечем. Кони боевые, подкованные, а лед на реке покрыт достаточным слоем затвердевшего снега, чтобы не ломать им ноги.

Чертов лес нависал над руслом реки вековыми соснами, проплывал мимо – порою грозен на вид, однако по-зимнему тих. Только сучья трещали, да порой вдалеке выли волки. Леших Хотен не боялся, потому что знал, что зимой они засыпают, как медведи, в своих логовах, устеленных лапником, в здоровом сосновом духу. А кикиморы – да пристало ли мужчине бояться каких-то баб, хотя и кикимор?

Ближе к обеду (вот только это у людей обед, а в скором походе разве что сухарем похрустишь) явились справа, на высоком берегу Тетерева, над вершинами сосен, белые дымы, уходящие прямо в небо.

– Там Городенск, – показал Радко, – одно название, что город – так, острог полуразвалившийся. И летом, и зимой до него добраться только по реке возможно: вокруг леса непроезжие и непроходимые.

– Кто там сидит? – выпустил изо рта клуб пара Хотен и сам себе удивился: не все ли ему равно, кто княжит в этом медвежьем углу.

– Князь Володарь Владимирович, тоже одно название, что князь. Седьмая вода на киселе Долгорукому, внучатый племянник. О нем доносили, что как засел здесь по осени, так с той поры и пьянствует.

– Да уж, расплодились Рюриковичи, скоро Русь и прокормить их всех не сможет. Мой покойный отец духовный Феоктист говаривал…

– А я посоветоваться с тобою хотел, – перебил его Радко. – Можно просто миновать Городенск в доспехах, а можно попробовать обойти. Есть там заросшая просека. Сами оборвемся, исцарапаемся, а не повезет – одного-двух коней потеряем. И еще полдня пути прибавится.

– И какой путь ты выбрал на днях, когда за мной ехал?

– Мы проскакали по реке мимо Городенска, держась противоположного берега. И ничего, Бог миловал. Одначе тогда дымы над городом не такие густые поднимались. Что посоветуешь?

– Я бы не стал продираться просекой, Радко. Однако тебе виднее.

– Добро, зови холопа, пусть тебя в доспех облачает. Большой опасности нету. Мы удачно подъедем, к полудню. А чем в полдень заняты на Руси добрые люди?

– Спят, Радко, в полдень добрые люди и говорят, что сам Бог так велел. Не спит только тот добрый человек, которого, за шиворот взявши, везет другой добрый человек вражескими владениями, да еще в трескучий мороз к грозному своему князю на беседу.

Радко захохотал, окутавшись клубами пара, остановил отряд и спешился. Дружинники, вполголоса матерясь, когда попадали голой рукою на железо, принялись завязывать один на другом задубевшие на морозе тесемки.

Хмырь, громко шмыгая носом, подвел нагруженного доспехом Яхонта. Комонь показался хозяину явно похудевшим – и слишком уж грустным, ежели во внимание принять, что Хотен доселе берег его, гоняя только как заводного. Впрочем, сейчас трудно прочесть что-либо на покрытой инеем лошадиной морде. Однако сухарь свой сжевал старичок Яхонт скорее так даже весело и, как встарь, ткнулся, благодаря, теплыми губами в щеку хозяину.

Кольчуга сразу принялась холодить спину, наколенники – ноги. Шлем Хотен решил везти в руках, чтобы надеть в случае прямой опасности. Радко поставил Хотена во главе отряда, объяснив, что это самое безопасное место: если в остроге вражеские дружинники, они, пока Хотен проезжать будет, еще и не проснутся. Сыщик не возражал. Он давно уже пребывал в уверенности, что после двух тяжелых ранений человеку только и остается, что отсиживаться в кустах.

Шагом – Хотен, левой рукой шлем на колене придерживая; копейщики, копья уперев в проушины правых стремян; лучники, стрелы наложив на луки, Радко, руку утвердив на головке меча, а Хмырь с засапожником в сапоге так и вовсе дурак дураком – подкрались к излучине, за которой, как сказал Радко, уже и пресловутый Городенск.

– Хмырь! – позвал сипло Хотен. – Встань рядом со мною, слева, да так за мной и хоронись.