Людей, попавших в списки пассажиров эвакуационного рейса, перевезли автобусами из лагеря беженцев, так называемого накопителя, расположенного в здании одной из школ на окраине этого крупного портового города, в местный аэропорт еще в восемь утра. Девяносто семь живых душ, среди которых преимущественно женщины и дети. В основном — жены сирийцев, имеющие двойное гражданство; у многих из них есть дети от смешанных браков. Это те люди, кто держали связь с российским посольством в Дамаске, включая несколько бывших граждан Украины, Киргизии и Молдовы, те, кто изъявили желание вернуться в лихую годину на свою малую — или большую, это как посмотреть — родину.

До полудня «эвакуанты» ожидали посадки, оставаясь в автобусах или прохаживаясь в узком пространстве между стеной грузового терминала и двойным рядом проволочной сетки, перекрывающей выход на летное поле. К кабинке единственного биотуалета тут же выстроилась очередь… Наконец поступила команда «выгружаться из автобусов». Но браму, через которую можно попасть на «взлетку», так и не открыли: взрослые и дети, сопровождаемые сотрудниками российского консульства и местными служащими, потянулись цепочками от трех автобусов через грузовой пандус к воротам терминала…

Вскоре привезли горячее питание и воду. Туман и не думал рассеиваться, вдобавок зарядил проливной дождь. На большей части территории этой страны такие обильные осадки — не частое явление. Но не здесь, не на побережье Средиземного моря. Казалось, сами небеса противились их отъезду; а может, это небо плакало вместе с теми, кто вынужден, спасая себя, а зачастую и детей, оставив обжитые дома или пепелища прежних домов, уезжать из этой недавно еще мирной, радушной, гостеприимной страны — далеко на север.

В седьмом часу вечера тех же суток к одному из зданий грузового терминала аэропорта, названного в честь старшего брата нынешнего президента страны[2], подкатил небольшой микроавтобус. Дождь к этому времени почти стих. В разрывах низких ноздреватых туч, наплывающих тучной чередой со стороны моря, появились светло-блеклые проплешины. Туман несколько поредел, но видимость все равно не превышала сотни-другой метров…

Водитель не стал глушить двигатель. Из машины, внешне напоминающей местные «маршрутки», которые здесь называют «сервиз», вышли двое — молодая женщина в темно-серой, под цвет дождевому небу плащевой куртке и кряжистый, крепкого телосложения мужчина, примерно ее возраста, одетый тоже по погоде.

Парень сам открыл задний люк. Достал оттуда две довольно объемные дорожные сумки. Одну он забросил за спину, вторую взял в правую руку. У девушки из багажа небольшой рюкзачок, который она повесила на плечо, и носимый чехол с лэптопом.

— Шукран газилян! Маасаляма!..[3]

Двое смуглых мужчин, одетые в камуфляж, — их силуэты лишь смутно угадывались за тонированными стеклами — помахали им ответно. Один из них поднес к губам портативную рацию. Второй, сидевший за рулем, на прощание посигналил. Спустя несколько мгновений микроавтобус, привезший в аэропорт двух молодых людей с вещами, разбрызгивая колесами лужи, свернул в боковой проезд и скрылся из виду.

Молодые люди двинулись вдоль длинной стены грузового пакгауза. Анна, даром, что шла почти налегке, едва поспевала за своим напарником, нагруженным их общей поклажей.

— Могли бы нас и поближе подбросить!..

— Ну да, конечно, — на ходу отозвался Анатолий. — И еще бы свои служебные ксивы при всем честном народе показали.

— Уффф… не гони, Толя! У меня ноги подкашиваются!

— Можно подумать, что мы пешком из самого Масиафа[4]притопали! Хочешь, чтобы я и тебя на закорки взял?..

— Не отказалась бы… — пробормотала Анна. — У нас ведь был запланирован день отдыха!

— Вот поэтому я никогда ничего не планирую.

— Ванну хочу принять… И умираю, как спать хочу!

— Покой нам только снится.

— Не понимаю, с какой стати нас решили отозвать?

— Ты уже в сотый раз это спрашиваешь. Откуда мне знать?!

— Ты считаешь меня дурочкой? Нас не для того сюда направили, чтобы уже на десятый день выдергивать… Нет, тут что-то не так.

— Ага, — увидев двух стоящих на пандусе под навесом стражей в форме военной полиции, сказал напарник. — По-моему, пришли.

Наверное, охранникам позвонили от КПП на въезде в аэропорт и сообщили о двух русских. Один из них жестом велел журналистам остановиться.

Вскоре из пакгауза вышел мужчина в форменной куртке МЧС России.

— Журналисты, значит, прибыли, — смерив взглядом молодую женщину, а затем и ее спутника, угрюмо сказал мужчина. — Я — старший… Фамилию мою можете прочесть здесь, — он коснулся прикрепленного к нагрудному карману бэйджа. — Попрошу ваши документы — для порядка. Паспорта и «аккредитацию»!

Анатолий поставил сумки на платформу. Расстегнул куртку, достал из «борсетки» загранпаспорт, пластиковую карту и документ, выданный сирийцами, передал старшему.

— Котов Анатолий Николаевич…

— Он самый, — чуть усмехнувшись, сказал широкоскулый парень с короткой стрижкой.

— Информационное агентство… ЭйЭнЭй…

— Мы круче, чем всякие там Reuters и France Presse…

— Котов, вы в списках на второй рейс.

Старший по линии МЧС вернул документы фрилансеру[5]. Анна передала ему свой паспорт и аккредитацию.

— Снимите, пожалуйста, капюшон.

Анна, не выказывая недовольства, отбросила на плечи капюшон куртки. Мужчина посмотрел на фото, затем на стоящий перед ним оригинал. Высокая, под метр восемьдесят… Голова повязана двухцветной — сине-зеленой — банданой. Ну, или косынкой. Возможно, это дань местным традициям, а может, известное женское нежелание показывать на людях неприбранные волосы.

По паспорту… двадцать восемь лет. Славянская внешность: высокие скулы, зеленые глаза (их цвет гармонирует с расцветкой головного убора). Просторная куртка и длинная юбка скрывают фигуру. Ни грамма косметики. Лицо несколько отстраненное, уголки рта опущены, под глазами залегли тени.

«Какого хрена, молодка, ты лезешь в самое пекло? — раздраженно подумал эмчеэсник. — Раньше из журналюг в горячие точки одних мужиков отправляли… А теперь каждый второй фронтовой журналист — баба…»