— Ну?

— Перво-наперво — как вам наша "Драконья косточка"? — Сам спрашивает, а сам опытнейшим глазом шарит по моему лицу, рукам, ищет следы опьянения. Угу, жди дорогой.

— Гм… Прямо тебе скажу, любезный… как тебя…

— Валун мое прозвище, пресветлый господин Зиэль.

— Прямо тебе скажу, любезный Валун: «Косточка» твоя крепковата немилосердно! Аж в груди горит. Даже пропойцам-жрецам такое пить противопоказано, не помолившись заранее. Чудо, как хороша настоечка, молодец!.. — Трактирщик чуть не до земли поклоны кладет, похвалами ублаженный. Заслуженными, замечу, похвалами. — Потому и возжаждал я поправить дело кисленьким. Хочешь кружечку?

— Не смел бы отказаться, но… трезв должен быть трактирщик, иначе напортачу с мяском! Однако, если прикажете…

— И то правда, ступай. Стой. Второй у тебя был вопрос ко мне. Излагай.

Чуть было не ушагал восвояси мой трактирщик, ошалевший от моей невиданной стойкости против его «Косточки»… И про вопросы забыл…

— Виноват, сиятельный господин Зиэль! Я насчет Пищика полюбопытствовать… куда вы его…

— А… За девкой. Да вот и они. Кстати сказать, а хозяюшка твоя…

— И-и… Давно уж ее нет, в город от меня сбежала.

— А новую?

— Эх… сиятельный господин Зиэль… Как услышат, что неподалеку от Пригорий трактир-то — так и нос воротят. Сюда и девки не менее чем по двойной цене приезжать согласные, вот у нас как.

Угу, стало быть и сам девками пробавляется, но вряд ли за плату. Скорее, это они ему так приплачивают.

— Насчет цен я намек понял. Как её?…

— Лопушок она зовется, сиятельный господин Зиэль. Девка опрятная, поведения трезвого, по карманам чтобы — ни-ни, у нас с этим строго.

" У них с этим строго". Хотел бы я посмотреть — где с этим вольно? Пусть попробует — и перестанет быть лопушком…

— Пусть только попробует — оба уха отрежу и тебе скормлю! Давай, неси и на нее угощение, и не выкраивай, как следует корми!

— Будет сделано! Все будет самое лучшее!

Прислушался я к словам трактирщика, принюхался… Правдой от него несет, видимо, пронял я его своими способностями платить вперед и пить крепкое. Черных рубашек вообще принято уважать на войне и в кабаках — а я как раз такой и есть!

Тут ведь как с продажными девками: взялась она за тебя и начинает немедленно капризничать в пользу трактирщика, того, сего требует — все это, разумеется, самое дорогое… Ну а я ему вперед заплатил и втрое больше чем сполна — какой ему толк после этого девку вкусностями кормить-поить? Не проще бы сберечь на ее потребностях? Ан, после моих слов толк появился: он видит, что я знаю про ухищрения, и я его предупредил, что проверю… И ушлый трактирщик понял, что лучше не пытаться увеличить на какие-то мелкие крохи уже полученную им прибыль, и без того щедрейшую: в умеренно людный день в таком трактире вся суточная выгода колеблется от трех до пяти золотых червонцев, включая плату с проезжих за ночной постой. Те два кругеля, что я между прочим сбросил этому… Прыщику… вполне достаточны были бы оплатить мое здесь пребывание… Но мне нравится сорить деньгами, тем более, что они мне легко и дешево достаются. Намедни, за пару дней до встречи со Снегом, зассорился в таком же вот придорожном трактире с тремя наемниками, из дворян… С дуэлями, на мечах, все как положено… тамошний трактирщик потом все три набора доспехов на вес у меня покупал, без малого как овощи у крестьян… Но прибавьте к этому кормовые денежки, что при них нашлись, да те, что при мне еще оставались, да за три коня с упряжью на каждом — немало выскочило! Трактирщик тот, пройдоха, вознамерился меня облапошить, подсунул игрока в кости — так что я, к свежезаработанным деньгам, еще и удвоился на обоих прощелыгах, за счет удачи, ибо игральные кости всегда меня слушаются! Одним словом, с деньгами у меня трудностей пока нет, гуляю как привык, на размер желаний…

— А-а… Вот теперь мне понятно, почему тебя Лопушок зовут, а так я только догадывался. И ведь правильно догадывался, поскольку в проницательности мне не откажешь, особенно когда я выпил, но еще не поел!

Девица хихикнула, мало чего поняв из моих речей, и робко встала передо мною. На осмотр и приценку. Иные наглые без спроса норовят за стол впрыгнуть, а то и сразу ко мне на колени, но мне больше нравятся скромницы… А тех я обычно прогоняю пинками, бывает что и вместо задатка.

— Сколько тебе лет, красотка?

— Шестнадцать… скоро будет…

Ну, это понятно. Который век брожу я по дорогам, да ночую в постоялых дворах — ни разу не попадалась мне девка старше двадцати лет. Иная уже местному трактирщику в прабабушки годится, а все туда же… В одну «юницу», помню, заглянул магическим зрением, раздираемый острым любопытством — боги и демоны! Сто сорок пять лет! И ведь все еще находит желающих… Впрочем, я тоже в возрасте и тоже стараюсь выглядеть моложе… Век человеческий весьма короток: до сотни — относительная молодость, бодрость, а за двести даже мирные люди нечасто доживают, в то время как мне…

Но ведь эта ушастик и в самом деле юна, свежа, вряд ли даже тридцать ей. Невысокая, однако, за счет того, что очень худенькая и стройная — смотрится почти рослою. Стати у нее невеликие, как говорят — из тех, что обе пары в одну ладонь поместятся… Волосы тонкие, светлые и прямые — простоволосая она, как и положено девке — не длинные, едва середины спины достигают… А ушки оттопыренные, которые прозвище ей и притянули, из под волос выглядывают, ну, не так, конечно, как у эльфов… И ушки эти малиновые, потому что она поймала мой изучающий взгляд и смутилась… Умна, что ли? Хм… Посмотрим… Впрочем, какая разница?

— Не робей, мне и худоба не в изъян. Присаживайся, Лопушок, составь мне соратника в трапезе и беседе, а потом, глядишь, иначе поборемся.

Я ее опасения насчет собственной годности правильно угадал: девка еще больше покраснела — хотя, казалось бы, откуда стеснительность у шкурок придорожных — и нырк за стол, напротив меня. Это только в пресыщенной столице утонченность в моде, а тут, на дорожных да на деревенских просторах, бабы, как и везде, ценятся крупные, крепкие, налитые… Вот моя Лопушок и ощущает себя такой… малоценной для общества, ибо ею обычно пренебрегают в пользу более толстомясых подруг, берут вынужденно или в последнюю очередь.

Сидим, ужинаем. В зале по-прежнему никого, хотя — клещей мне в бороду, если это я так приколдовал! Просто совпало сие с моими чаяниями осеннего вечера в далеком трактире, просто повезло! А захоти я в тот вечер буйного веселья в окружении гомонящей толпы — не повезло бы. Я как обычно, в середине второго кувшина, становлюсь добрым и начинаю гнать всяческую чушь, стараясь, чтобы она звучала повеселее. Хохочет Лопушок, в ладоши бьет, еще рассказов просит… Причем, мои ленивые подозрения, насчет умственных способностей этой девицы, вполне подтверждаются: и восторги, и вопросы ее уместны, хороши, толковы и очень уж ловко она поддакивает! Я — петь, она — тут как тут, схватила тямитен, струны в мгновение ока настроила, подпевает и подыгрывает — и опять не в ущерб! Ну-ка, — говорю ей, — Лопушок, потешь меня, покажи чего-нибудь смешное!.. Девица выскочила на открытое место и тут же взялась скоморошничать: как горуль за гхором охотился, как слепой девку выбирал… А особенно хорошо у нее получилось — как цуцырь в птичнике за утками гонялся! Тут даже трактирные слуги повыскакивали смотреть, все пятеро, во главе с хозяином! Кто сел, аж в икоте, ногами ослабнув, кто по полу катается от смеха — всем угодила. Причем — сколько бы я ей не наливал — ни разу не отказалась, а потихонечку счел из любопытства — и половину от половины кубка в общей сложности не выпила, трезвость сохранила! Потанцевали, конечно…