В синтетических кудряшках наполнителя что-то было. Маленькая скрученная глянцевая бумажка. Записка? Она напоминала те, что кладут в китайское печенье. Однажды матушке на работе подарили целую коробку такого — и Стас незаметно выел ее всю, получив в придачу целый ворох несбывшихся счастливых предсказаний. С пересохшим горлом он раскрутил записочку.

«В чем смысл твоей жизни?» — вопрошалось в ней печатным шрифтом.

В груди мигом потяжелело, заломило в висках. Стасу показалось, что его окунули под воду. Уши наполнил рев поврежденного мотора и шум воды, но, если прислушаться, там будут и крики.

«В чем смысл твоей жизни?»

Он свернул записку, сунул ее обратно в наполнитель, а наполнитель остервенело запихнул в подсдувшееся розовое тельце. Прошелся до мусоропровода. Избавился от трупа.

Он был голоден, и можно было бы разогреть вкусный матушкин суп с тефтелями. Вместо этого Стас запер дверь на щеколду и открыл настежь окно, игнорируя то, как хорош и нежен ранний сентябрь в их растрескавшемся спальнике из хрущевок и скверов с бюветами. Не раздеваясь, забрался в постель, с головой укрылся одеялом.

В темноте все вопросы отпадали.

В школе Стасу было непросто. Это он к семнадцати вытянулся, к семнадцати голос сломался во что-то более-менее приятное, а линия челюсти стала твердой, даже мужественной. Когда Стас замечал мир, оказывалось, что и мир замечает случившуюся с ним перемену, дает крохотный шанс, что кто-то, кроме матушки, в этой жизни будет смотреть на него с любовью.

А тогда у него даже такого шанса не было: хилый, маленький, словно нарывающийся на жалость… или кулак. Учился средне, одевался — в то, что мама принесет с рынка, даже телефон (устаревший лет на пятнадцать) появился только к десятому классу. Дружил с одной Дашей, такой же странной и нелюдимой и абсолютно незаменимой при подготовке к очередному школьному мероприятию. Даша писала стихи — к 1 сентября и 8 Марта, к Новому году и Последнему звонку. Ее стихи потом читал со сцены актового зала весь класс. В этом была Дашина маленькая, сезонная власть над ними, и тающего флера этой власти хватало, чтобы одноклассники не цепляли ее и в беспраздничное межсезонье.

Стас стихов не писал. Он просто был слишком жалким даже для того, чтобы его обижать. После нескольких случаев одноклассникам это стало неинтересно, даже как-то стыдно. Коляс, рыжий заводила с едким взглядом и сотней рабочих способов нахулиганить и выйти сухим из воды, в приступе щедрости пообещал Стасу отмутузить любого, кто к нему полезет.

Это работало всегда. После Реки у Стаса было достаточно времени, чтобы намертво усвоить: там, где есть жертва, в конце концов объявляется и спасатель.

Комплекс спасателя

Сентябрь был хорош и нежен. Даня, ни разу не поэт, так и подумал, когда они со Светой Веснянко шагнули под ажурные тени парка: нежен, хорош.

— Так откуда ты? — повторил Даня, потому что Света отвлеклась на перебежавшую им дорогу белку. Издалека слышалось характерное клацанье орешка об орешек. В университетском парке, больше походившем на облагороженный дорожками и лавками лес, было много людей с детьми.

— Из области, — как-то неохотно ответила Света, посмотрев на него.

Вблизи она выглядела еще более земной. У нее были немного искривленные передние зубы и чуть косящий глаз, а хрящик на кончике правого уха, видимо, был когда-то сломан и поэтому заострялся как-то по-особенному, по-эльфийски. Даня с затаенным дыханием приветствовал каждое Светино несовершенство, бесконечно удивляясь самому себе.

— Название города тебе ни о чем не скажет, поверь на слово.

— Ладно. А почему именно физмат?

— Что, странный выбор для девушки? — прищурилась Света.

Испытывает, понял Даня и сказал как можно невозмутимее:

— Я так не считаю. Так что, почему?

Удовлетворенная таким ответом, Света продолжила:

— Бабушка учительницей физики работала до пенсии, сейчас репетиторствует. И меня натаскала хорошо. Я же, между прочим, на физмат прошла по олимпиаде.

— Крутая, — признал Даня. — Бабушка, наверное, гордится.

— Да… Честно говоря, я боялась, что ей тяжело без меня будет, а потом подумала еще раз: черт возьми, да она же у меня еще ого-го. Пусть для себя поживет, в конце концов. А я пока тут на физмате… задачки порешаю, практикумы поделаю и решу, что дальше делать со своей жизнью.

Они прошли мимо женщины с двумя детьми, близнецами лет трех. Несмотря на то что осень все еще походила на лето, на детях были шапочки, зеленая и синяя. Даню передернуло, когда он вспомнил свои собственные шапки — вязаные, флисовые, легкие тканевые, колючие шерстяные, — которые носил с сентября по май. «Твои мозги нужно беречь, Данюша», — говорила мамуля, крепко сжимая его ладонь.

— Так что? — склонила голову Света, заглядывая Дане в лицо.

— Что? — не понял он.

— О себе расскажешь? А то, знаешь ли, это невежливо —устраивать допрос мне и потом отмалчиваться.

Прозвучало ворчливо, но приподнятая бровь и улыбка ясно говорили о том, что Света шутит. Ей очень шла ее огромная джинсовка, наброшенная поверх голубого сарафана.

— Я местный. На физмат пошел, потому что это было самое очевидное решение. — Даня умолчал, что не его. — Пока тоже не знаю, что делать со своей жизнью.

— Мне кажется, к концу четвертого курса мы все придем к тому, что надо…

— Войти в айти?

— Бинго! Не зря же у нас возле расписания столько рекламы курсов тестировщиков.

Наконец они дошли до края парка, где открывал вход в университетский комплекс еще советский памятник под интригующим названием «Гранит науки». Он состоял из, собственно, черного куба гранита науки на рельефном каменном постаменте и четырех левитирующих мужчин со страдальческими лицами, выпрямленных, как планкеры с дурацкого флешмоба. Их скошенные ладони касались граней куба. Там же был процитирован Троцкий, но часть букв затерлась временем. Даня был уверен, что с высоты птичьего полета памятник приобретает вид свастики.

— Уже рядом, — сказала Света, указывая на небольшую кофейню возле метро. Над пластиковой дверью призывно мигала лампочками вывеска — Coffee Drop. — Я знаю, что выглядит не очень, — зачем-то принялась оправдываться Света. — Но кофе там вкусный, правда. И бариста рисует клевых лебедей на пенке латте.

Внутри пахло хорошо — свежеобжаренными кофейными зернами и специями. Играла музыка — то самое ужасное радио с плохими каверами известных хитов, которое постоянно звучало в комнате отдыха в рехабе. К счастью, его было почти не слышно из-за шипения кофеварки.

— Привет. — Бариста, худая девушка с красной повязкой на светлых волосах, оперлась на прилавок. От запястий до шеи ее руки были забиты очень средними татуировками. — Что будете?