Полуянов подошел к обочине и поднял руку. Уже смеркалось, и если он в Бескудниково на метро поедет, вообще никуда сегодня не поспеет.

* * *

Едва Надежда вернулась домой, пошла прогулять Родиона: чтобы уж потом, когда Дима приедет, он им не докучал. Сама переоделась, на таксу нацепила по случаю мороза шлейку и отправилась. Родя сразу начал носиться как электровеник: все на свете нюхал, всюду нос свой совал, рыл снег и оглушительно тявкал.

Надя гуляла долго, даже успела замерзнуть – а красное солнце ухитрилось свалиться за горизонт. Постепенно темнело. Но Наде почему-то хотелось, чтобы Дима встретил ее, пока она с Родей гуляет. Узнает ведь бешеная сосиска своего друга Полуянова, навстречу бросится, радостно облает. А потом уж и Надежда подойдет, сдержанно обнимет Диму на виду у всего двора.

Гуляли до полшестого, а друг-журналист так и не появился. Настроение у Нади потихоньку начало портиться, меркло вместе со студеным морозным днем. «Обещал ведь уйти с работы часа в три, в крайнем случае в четыре, и немедленно – сюда». Заели непрошеные мысли: «Что он там, в редакции, делает? Срочная работа навалилась? Или, наоборот, отмечает возвращение из командировки? Или еще какой праздник? Ведь гулянки у них, в редакции, никогда не кончаются. Бражничает там вместе с коллегами, вместе с Кирой этой ужасной?» С которой, Надежда была уверена, Полуянов раньше спал…

Но позвонить ему по мобильному (Димочка ей, кстати, на Новый год сотовый подарил) и выяснить все наверняка Надя не хотела. Гордость не позволяла: «Он задерживается, не я. Вот пускай сам и звонит!»

…Надежда, естественно, не замечала, что из стоявшего в дальнем углу двора белого «Форда Транзит» за нею наблюдает пара внимательных глаз. Иногда наблюдатель брал, для верности, лежащий перед ним бинокль и наводил окуляры на девушку. И он даже на расстоянии понял: к концу прогулки ее настроение заметно испортилось.

* * *

А Полуянов в то же самое время сидел на кухне (помещении, служащем подавляющему большинству бывших советских людей гостиной) и вел разговоры за принесенной им бутылкой сорокаградусной с охранником Матвеичем. На конфорке булькала и изрядно воняла уха – очевидно, из выловленной сегодня рыбешки.

– Слушай, ну как он, этот мужик, выглядел? – приступил Дима к допросу после первого дружно выпитого шкалика. – Тот, что рукопись мне принес?

– А зачем тебе это?

– Я ж объясняю, Матвеич: документы он мне принес, – начал врать Полуянов. Не рассказывать же всем встречным-поперечным, что в действительности было в конверте. – Документы – важные. Практически компромат. А ни адреса, ни имени отправителя нет ни шиша. Вот я и хочу мужика того найти. Спросить у него: где он документы взял? Как нашел? Поговорить надо с ним, понимаешь? Чтобы понять: не фальшивку ли мне впаривают.

Полуянов, как журналист опытный, знал, что рассчитывать на более-менее откровенные ответы можно, только если втолковать собеседнику, зачем ему, Диме, нужны сведения. И при этом он еще должен тебе поверить.

– Значит, ни имени, ни адреса мужика ты не знаешь, – резюмировал охранник, подцепляя из плоской баночки кусочек селедки в винном соусе. – А на что тебе тогда его внешность? Все равно не найдешь.

– А вдруг это мой знакомый? Или я его уже однажды видел? Вдруг по твоему описанию его узнаю? Ну, давай, Матвеич, не тяни. – И Дима наполнил высокие шкалики водкой.

– Стоп. Перерыв, – отмел намечающуюся вторую охранник. – Вспоминать будем… Значит, записывай.

Дима достал блокнот и взял ручку на изготовку. Он не сомневался, что и без того словесный портрет курьера запечатлеется в его памяти до последней черточки – однако люди обычно обижаются, когда в ходе интервью корреспондент ничего не записывает, если не на диктофон, то хотя бы в блокнот: вроде как пренебрежение к их словам выказывает.

– Было это, значит, вчера с утра. Мужик роста невысокого. Не более ста семидесяти.

Дима занес данные в блокнот. Кивнул поощрительно:

– Уже хорошо. А как он выглядел?

– В шапке-ушанке он был. Шапка херовая такая, ношеная. Из кролика. Серая, кажется. Уши опущены.

– А лицо?

– В темных очках он был.

– В очках? А вчера в Москве солнечно было?

– Да-а, светило оно, блин, солнышко. Но не грело ни фуя.

– Значит, мужик, скорей всего, в редакцию на машине приехал?

– Почему это?!

– Ну, вел автомобиль в очках, чтобы солнце не слепило, а потом вышел из тачки, а очки забыл снять…

– Не! Не на машине он приехал, точно.

– Почему ты так решил, Матвеич?

– Такие люди на машинах не ездят.

– Такие – это какие?

– А пожмыханные.

– Какие?

– Ну, облезлые.

– Он что, облезлый был?

– Ага.

– А в чем эта облезлость проявлялась?

– Какая-то куртка… Выцветшая, что ли… Ботинки стоптанные… Не чищенные давно… Я, честно говоря, сразу подумал: придурок. С крышей не дружит…

– Па-анятно… Ценные сведения, Матвеич, даешь ты мне, зело вельми ценные…

Еще одно золотое журналистское правило: любой рассказчик нуждается в поощрении. Если он, конечно, дело рассказывает, а не шелуху какую-нибудь.

– А он спросил, как найти меня? – продолжил допрос Дима. – Хотел со мной лично встретиться? Или сразу конверт передал?

– Спросил, работает ли у нас журналист Полуянов. Я сказал, да. Он говорит: «Тогда пакет ему передайте». Я спрашиваю: «Чего там?» А он: «Просто рукопись». Ну, и все. А потом бочком, бочком, и к двери… Ах, елки-моталки, уха-то!..

Охранник опомнился, вскочил, бросился к бурлящей кастрюле. Выловил шумовкой изрядное количество рыб – все величиной с ладонь, выложил их на тарелку, а взамен всыпал в кастрюлю нарезанную уже картоху и полстакана манки.

– Ну, минут через двадцать поспеет, – с чувством законной гордости и полного довольства собой молвил рыболов.

– Давай тогда за твои рыбацкие успехи.

Дима наполнил шкалики водкой. Мужчины чокнулись, рыбак опрокинул свой стопарь, а журналист задержал огненную влагу во рту. Затем поднес к губам бокал с колой, и, пока Матвеич наслаждался волшебным действием сорокаградусной на организм, выплюнул в бокал свою порцию.

Этому трюку с водкой Полуянова научила подруга его боевой юности, авантюристка Танька Садовникова[4]. А ту наверняка просветил, в свою очередь, ее отчим, высокопоставленный чекист на пенсии Валерий Петрович: очень похоже на маленькие чекистские хитрости. Незаменимый фокус, когда приходится пить, а голова при этом должна быть ясной. Если достичь определенной сноровки, упоенные собутыльники ничего не замечают.