Мунк припарковался на обочине в нескольких сотнях метров от ограждений и вышел на холодный воздух. Он прикурил сигарету и плотнее укутался в пальто.

– Мунк?

– Да?

– Ульсен, окружная полиция.

Мунк пожал руку в перчатке, принадлежащую высокому полицейскому средних лет, которого он не узнал.

– Каков статус?

– Жертва найдена примерно в пятистах метрах от дороги в северо-восточном направлении, – сказал плотный мужчина, указывая на темный лес.

– Кто сейчас на месте?

– Криминалисты. Судмедэксперты. Один из ваших… Кульстад?

– Кульсё.

Мунк открыл багажник «Ауди», достал сапоги и уже собирался их надеть, когда у него зазвонил телефон.

– Мунк.

– Это Ким. Ты приехал?

– Да, я стою на дороге, а ты где?

– Наверху у шатра. Вик закончил и начинает терять терпение, но я сказал, чтобы они оставили ее на месте, пока ты не приедешь. Я спущусь и заберу тебя.

– Хорошо. Как все выглядит?

– Нам придется на время забыть о сне. Это сумасшедший психопат.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Мунк, вдруг ощутив, как неприятное чувство разливается по телу.

Сумасшедший психопат?

Холгер Мунк вот уже почти тридцать лет занимает кресло следователя по делам об убийстве и видел многое, такие вещи, которые заставили бы обычных людей лишиться сна, но он редко терял самообладание. Обычно ему удавалось соблюдать профессиональную дистанцию по отношению к тому, что приходилось видеть, и если бы эту фразу произнес кто-нибудь другой, он бы не забеспокоился. Миа очень чувствительная, принимает все близко к сердцу, Карри все время на взводе, но Ким Кульсё?.. Мунк почувствовал, что ему все это не нравится.

– Мне рассказать или сам посмотришь? – продолжил Кульсё.

– Расскажи кратко, – сказал Мунк и заткнул пальцем ухо, когда патрульная машина рядом вдруг завыла сиреной и промчалась мимо него.

– Ты тут? – спросил Кульсё в трубке.

– Да-да, повтори, что ты сказал.

– Девочка, предположительно шестнадцать – семнадцать лет, – продолжил Кульсё. – Голая. Похоже на какой-то, как бы это сказать… ритуал? Все вокруг нее в перьях. И свечи…

Мунк опять заткнул ухо пальцем, когда еще одна патрульная машина с включенной мигалкой проехала следом за первой.

– …образуют какой-то символ…

Кульсё опять пропал. Мунк бросил раздраженный взгляд на начальника Ульсена, тот разговаривал по телефону и махал руками в сторону ограждения; там что-то происходило.

– Я тебя не слышу, – сказал Мунк.

– …очертание какой-то звезды, – продолжил Кульсё.

– Что?

– Голая девочка. Ее тело расположено в странной позе. Глаза широко раскрыты. Здесь полно перьев…

И Кульсё снова исчез.

– Я не слышу тебя, – прокричал Мунк, снова заткнув пальцем ухо.

– …цветок…

– Что?

– Кто-то засунул ей в рот цветок.

– Засунул что?

– Ты пропадаешь, – проскрежетал голос Кима. – Я спускаюсь.

– Давай, я стою у… – прокричал Мунк в трубку, но Кульсё уже отключился.

Мунк тряхнул головой, еще раз глубоко вдохнул сигаретный дым. К нему подошел Ульсен.

– У нас тут парочка любопытных журналистов пыталась прорваться за ограждение, но, думаю, теперь нам наконец удалось оцепить всю область.

– Хорошо, – кивнул Мунк. – Вы начали обход? В домах наверху?

– Да, – кивнул Ульсен.

– Кто-нибудь что-нибудь видел?

– Мне пока ни о чем не сообщали.

– Ок, проследите, чтобы охватили кемпинг, который чуть дальше по этой дороге; он, наверное, закрыт на зиму, но дома-фургоны еще стоят. Кто знает, вдруг нам повезет.

Начальник кивнул и исчез.

Мунк надел высокие сапоги и вытащил шапку из кармана пальто. Выбросив окурок, он красными окоченевшими пальцами зажег новую сигарету, с трудом добыв огонь из зажигалки. Черт побери, разве не только что было лето? Едва пять вечера – и уже темно и холодно, как ночью.

Ким с потемневшим лицом вышел к нему из рощи, держа в руках большой карманный фонарь.

– Ты готов к этому?

Готов к этому?

Кульсё действительно был сам не свой. Было ясно, что это зрелище в лесу так на него повлияло, и Мунку стало еще больше не по себе.

– Иди за мной вплотную. Тут непроходимая чаща. Ладно?

Мунк кивнул и пошел за своим обычно таким спокойным коллегой по тропинке, ведущей через лес.

Мириам Мунк стояла на пороге квартиры на Мёллерсгате и размышляла, стоит ли позвонить в дверь или лучше не надо.

Квартира Юлие. Одной из ее старых подруг. Юлие писала ей несколько раз и говорила, что Мириам обязательно должна прийти. Подруги были очень близки несколько лет назад, в те времена, когда они зависали в «Блитце» и записались добровольцами в «Международную амнистию»[3]; молодые бунтарки, у которых вся жизнь впереди, они верили, что в протесте против верховной власти действительно есть смысл. Как будто все это было целую вечность назад. Совсем другие времена. Совсем другая жизнь. Мириам вздохнула и потянулась к дверному звонку, но отдернула руку и продолжила стоять и думать. Марион осталась у бабушки с Рольфом. С ночевкой. Она хотела провести у них все выходные после дня рождения, настаивала на этом. Юханнес на работе, как всегда. Их квартира пуста и угрюма, и, тем не менее, она никак не решалась позвонить. Не то чтобы она не была на вечеринках с рождения Марион, господи, она вела полноценную социальную жизнь, – нет, ее останавливало что-то иное. Она бросила взгляд на свои туфли, и они показались ей дурацкими. Платье и красивые туфли. Мириам и вспомнить не могла, когда последний раз так наряжалась. Больше часа она провела дома перед зеркалом, мерила разные наряды, красилась, меняла образ, переодевалась, стирала макияж, садилась на диван, включала телевизор, пыталась найти какой-то способ успокоиться, но волнение не проходило. Потом она опять выключила ТВ, накрасилась заново, померила еще несколько платьев и вот, теперь она здесь. Нервничала, как подросток, чувствовала бабочек в животе в первый раз за очень долгое время.

Что ты такое творишь?

Она покачала головой. Ведь она же счастлива. В последние недели она много раз повторяла себе эту фразу. Ты счастлива, Мириам. У тебя есть Юханнес. У тебя есть Марион. У тебя та жизнь, которую ты хочешь. И все-таки она не могла избавиться от этих мыслей. Перестать думать о том, о чем думать не следует. Она пыталась, но мысли не уходили. Они были с ней, когда она лежала ночью и пыталась заснуть. Утром, в первую же секунду, как она просыпалась. Перед зеркалом в ванной, пока она чистила зубы. Когда она провожала Марион в школу и махала ей на прощание за большими коваными воротами. Лицо. Лицо. Все время одно и то же лицо.