мешок еще штук пять бутылок, удерживая их между пальцами, и испытующе глянул на нее.

— Погоди… Ты сам создаешь себе поводы? Напишешь про то, как журналистка из Минска вместе с тобой разгребала Дубровицкий мусор? Стой-стой, Белозор, ты ведь не скажешь, что и с кладбищем, и с массовой дракой на пляже, и с браконьерами, и лесными пожарами… — она даже ротик приоткрыла от открывшейся ей якобы истины.

— Ну, ты уж из меня сатану не делай! Я ж не совсем рехнулся — пожары для статьи устраивать, — усмехнулся я, — Но мыслишь в правильном направлении… Вот сейчас еще и фоточки сделаю в стиле было/стало. Гляди, какая после нас красота. Сейчас еще грабельками пройдусь — вообще чудесно будет. Не иллюстрация, а сказка!

— Так ты честолюбец и эгоист! — воскликнула она, и мешок с бутылками в ее руках звякнул.

В «Козлике» лежали еще пять таких: два со стеклом, один с жестянками и еще два со всякой дрянью, которая точно отправится на мусорку. Зоя не унималась:

— И ты, и ваш Исаков — оба одинаковые! Самовлюбленные павлины, ужас!

— М-да? А какая разница?

— Как это — какая разница? Да ты…

— Да что угодно. Смотри — берег чистый. А у сейсморазведчиков — отличная кухня и удобные кровати. Так кто молодец?

— Белозор, ты просто… Просто… — она вдохнула так глубоко, что ее небольшая аккуратная грудь уже норовила вырваться из-под гнета хлопчатой футболки. Отследив мой взгляд, она медленно выдохнула: — Мо-ло-дец!

— Ага, — сказал я, — Поехали стеклотару сдавать. Авось, на ужин в ресторане как раз хватит.

Глава 3,

в которой шеф хихикает

Телефон задребезжал внезапно, я дернулся и с испугу ляпнул по клавишам печатной машинки, рычаги с буквочками хором ринулись атаковать лист бумаги. Вот же черт!

— Алло! Отдел городской жизни, газета «Маяк». Да, Белозор. Да, слушаю вас внимательно! — я плечом прижал к уху трубку, тщетно пытаясь расцепить рычаги, которые сплелись покрепче пары змей.

Такие читатели есть у каждой газеты… Для начала он перечислил все свои регалии, начиная от медали за трудовые заслуги и заканчивая грамотой за первенство в лыжных гонках в третьем классе. Потом — рассказал сколько лет читает «Маяк» — по всему выходило, что родился он году эдак в тысяча восемьсот двенадцатом, до нашей эры. Поведал о чувстве глубокого родства и солидарности с нашей редакцией и о безмерном уважении ко мне лично. И только после этого перешел к делу.

Оказывается, я допустил досадную ошибку в названии улицы. Улица названа в честь революционера, чекиста и разведчика Евгения Мицкевича, а не в честь поэта Адама Мицкевича. А у меня в статье об асфальтировании тротуаров на дорогах, ведущих в учреждения образования, указано — имени А. Мицкевича, а не имени Е. Мицкевича. Польский поэт эпохи романтизма, страстно мечтавший о возрождении Речи Посполитой «от можа до можа» аж по самый Днепр, и большевик, который рубался с этими самыми поляками в войне 1919–1921 годов — это, конечно, две большие разницы.

— Виноват, исправлюсь! — отчеканил я, скрипя зубами.

— Уважающая себя редакция должна бы написать опровержение и попросить извинения у родных и близких Евгения Петровича, некоторые из них всё еще живут в Дубровице, — продолжал напирать собеседник, — И если они и не заметили такой ошибки — то им обязательно передадут!

Однако какой замечательный ужасный человек! Ну, то есть он кругом прав, но по-хорошему — таких въедливых читателей один-два и обчелся. Того же Адама Мицкевича, несмотря на весь его литературный талант, знают едва ли пять процентов дубровчан. А про Евгения Мицкевича даже сами жители тамошней улицы не особенно были в курсе, но факт остается фактом. Уел меня титулованный читатель.

С мрачной рожей после отповеди о своем непрофессионализме я пошел ставить чай. На кухне сидел Даня Шкловский и ел мельхиоровой ложечкой вишневое варенье из перламутрового блюдечка. Косточки он выплевывал в перламутровую же чашку, из которой выпил весь чай.

— Ты чего такой грустный, Гера? Отпуск ведь еще не скоро, впереди так много любимой работы! — лучезарно улыбнулся он.

— Вот-вот. Работа любимая, читатели внимательные — что может быть лучше?

— Что — опять? Этот звонил?

Я насторожился.

— Какой — этот?

— Ну, который награжден всеми медалями в мире и читает нас триста сорок семь лет! О! По выражению лица вижу, что да. Он такой полезный дядечка, но меня уже бесит, если честно. Иногда указывает на ляпы действительно дельные, а иногда… Ты представляешь, он мне полчаса рассказывал о том, что тыкву нельзя причислять к бахчевым культурам, поскольку ее родина — Америка, а настоящие бахчевые — это именно дыня и арбуз, так как произрастают в местности, где как раз употреблялась слово «бахча» — в Средней Азии! Это же какой-то кошмар! Вот как мне понять — прав он или нет? Я на биологический факультет звонил, в Гомельский государственный университет, так знаешь, что оказалось?

— Что? — мне правда было интересно.

— Что биологи могут материться не хуже сапожников, а такого понятия, как «бахчевые» в науке вовсе не существует. А еще оказалось, что Тыквенные или Cucurbitáceae — это семейство двудольных цветковых растений, к которым относятся не только арбуз, дыня и тыква, но еще и огурцы! А также переступень, люффа и лагенария. Вот!

— Однако! — только и смог проговорить я, — Мы же не можем материться на своих читателей и публиковать после каждой ошибочки заметки про эти твои кукурибитакеэ, или как оно правильно… А сколько у нас таких въедливых примерно?

— Да человек десять-двадцать, не больше. Остальные вроде как относятся снисходительно к нашим опечаткам… Гера, мы ж вроде стараемся! Ну, вот смотри: я пишу статью, потом ее перечитываю. Потом ее читает шеф, потом — корректоры, потом Арина — перед тем, как в номер давать, и в сверстанной полосе — дежурный по редакции. И всё равно — попадается… И ладно, когда такой Мицкевич или вот эти бахчевые… А как я Сазанца нашего Сазаном обозвал? Вроде опечатка, а вроде и дело ужасающей важности! И нет у нас против этого рецепта…

В это время на кухню зашла, цокая каблучками, Арина Петровна. Свеженькая, аккуратно, в меру накрашенная, в приличном деловом костюмчике, она отлично выглядела, о чем мы со Шкловским не упустили возможности ей сообщить. Она вообще стала выглядеть лучше, когда ее муж — остолоп Гришенька — снова уехал на свои севера.

— Спасибо, ребята, подняли с утра настроение, — разулыбалась Езерская, — А что вы это тут обсуждаете так оживленно?

— Средство от въедливых читателей.