О, она всегдабыла добра к этому миру! Она никогда не жадничала, не щадила себя — раздавала,дарила, тратила, транжирила, проматывала дни и ночи, вдохновения и наития,фантазии и сумасбродства.

«У менялегкая рука!» — кричала она, ловя такси и бросаясь под колеса машин так, чтовизжали тормоза.

«Я нефетишистка!» — поднимала она вверх, словно грозная боярыня Морозова, двадлинных перста, как бы предупреждая каждого, кто бы посмел высказать ей своесожаление или сочувствие по поводу того, что она распродает направо и налево тоуникальное имущество, которое ее покойный муж тщательно подбирал иколлекционировал всю свою жизнь.

«Больше всегоя ненавижу жлобство!» — кричала она, давая безудержные чаевые лабухам иофициантам.

«Я сполнаплачу жизни по всем счетам и несу на ее костер все, что может воспламеняться!»— громко шептала она самой себе, выпрастывая из воротника длинную шею и впоследний раз бродя по комнатам уже проданной все тем же презренным нуворишам ибуржуа от культуры дивной дачи, увитой плющом и похожей на старинный замок.

«Вишневыйсад! Прощай, мой вишневый сад!» — распахивала она окна и балконные двери, а товдруг сбегала по широким плоским ступенькам за колючим хворостом и разжигаласвой прощальный жаркий огонь в замысловатом камине.

— А твой-товчера был у нас, до самой ночи просидел! — сказала Пелагея уважительно. — Всеза Лёнюшку письма писал — поздравления с Рождеством Христовым. Еще два месяцадо Рождества, а у Лёнюшки все готово! И песню Татьянину записал — больно онаему понравилась. Хорошая песня, душевная. Вот и тетрадку здесь оставил — может,передашь ему, а то там, я поглядела, у него каноны записаны, может нужна ему.

Иринараскрыла большую общую тетрадь. На обложке было написано: «Канонник послушникаАлександра». Она перевернула несколько страниц и прочитала:

...Кто твориттаковая, яко же аз? Яко же бо свиния лежит в калу, так и аз греху служу...

«Да, — ссостраданием подумала она. — И это их уровень! Их эстетика!»

Она сталалистать дальше, дивясь причудливому рукописному шрифту, и, наконец, ткнуланаугад:

...Да каковозможеши воззрети на меня или приступити ко мне, яко псу смердящему?..

«Что же этоза откровения! — подумала она с тоской. Кто это все сочинил? Как это все грубо,оскорбительно, просто ужасно!»

На какой-тостранице прихотливый шрифт оборвался, и дальше пошел Сашин обычный, летящий всторону почерк:

Житейское море

Играет волнами,

В страданье и горе

Оно перед нами.

Сегодня ты весел

И жизнью доволен,

Веселья круг тесен,

А завтра ты болен...

«Боже! — ещебольше ужаснулась она. — Как бездарно! Пошло! И это он, он, ее мальчик! Надобыло быть сыном такого отца, ее сыном, наконец; надо было воспитываться в средеписателей и артистов, быть лично знакомым с лучшими поэтами, иметь такуюбиблиотеку, посещать такие концерты, чтобы в восемнадцать лет предпочесть всемуэтому этакую безвкусицу и галиматью! А ведь она предупреждала!..»

— Александр,— говорила она, слегка захмелев от допитой бутылки, — пойми, это же другиелюди! Ты обольщаешься: тебе интересно, потому что ты никогда не сталкивался сними раньше, а я тебе говорю: это — бездна! Ну кто, кто, ответь мне, идет вцерковь? Тот, кто не способен отыскать себе место в мире, преуспеть, бытьлюбимым. Отверженные, темные, опустившиеся от хронических неудач, никчемные ибесталанные. Они идут туда и образуют общество физических и нравственных калек,внутри которого действуют все те же психологические и социальные механизмы:желание власти, зависть, корысть. А при этом, при этом — заметь — они, словномонополизировав Бога, смеют еще что-то выкрикивать Его именем, клеймитьинакомыслящих и грозить им преисподней! Ну разве я могу отдать тебя им назаклание?

Саша вдругсжал кулаки и ударил с размаху по столу так, что расколол надвое блюдце из-подИрининого домашнего сыра. Серебристый пуделек взвизгнул и соскочил с ее колен.

— Да если тыменя не отпустишь — я ведь все разобью огромной кувалдой! Я ведь разнесу этотдом!

...Да! И вотим, вот этим богооставленным существам захотелось ей вдруг отдать все, чем онатак искусно владела, — озарить их лучами своего обаяния, обворожить магиейсвоего изящного слова, вдохновить высоким смыслом своих жизненных концепций икредо, наконец, распахнуть перед ними дивные ларцы баснословных воспоминаний,одарить, возвысить и осчастливить, чтобы и они, хоть однажды, могли увидетьтаинственное свеченье жизненной лимфы!

Она готова:пусть и на них повеет соленым и влажным ветром того запредельного плаванья кфеерическим землям по бесконечным океаническим просторам, куда она отправиласьнесколько лет назад и откуда вернулась ослепительно загорелая, в новешенькихбелых брюках и черном свитере, с милым золотым медальоном, загадочно мерцаяглазами и вдохновенно вещая избранным, как счастливо миновала она островПряностей, вобравший в себя зловещие запахи всех аллергенов мира, и, пока всетуристы и даже моряки страдали от целого спектра идиосинкразий, веселорасхаживала по пустынной палубе, подставляя лицо знойным лучам, так что былазамечена самим капитаном, который пригласил ее на ужин и уверял, что такуюнеобыкновенную мореплавательницу он бы обязательно включил в свою команду.

— Да ты это —ночью-то — не бойся! — заскрипела Нехучу. — Гусыня-то моя ночью на дворвыходит, слазит с корзины и шлеп, шлеп через всю хатку.

— У меня вАнглии, — Ирина обратила к ней ласковый взор, стараясь как можно громче ивнятнее выговаривать слова, — есть один друг. Он очень популярный певец иактер, но это не так важно... У него под Лондоном замок и целое хозяйство: кони— он страстный наездник, — индюки, гуси... Так чтобы гуси не убегали, он велелокружить этот дом не забором, а рвом — он неглубок, но безводен, и гуси немогут через него перебраться...

— Не хучу, —махнула рукою бабка, думая, что Ирина предлагает ей поесть.

Она вдругвспомнила Ричарда, и это показалось ей печальным и романтичным: здесь, в этомкраю забвенья, в этой нефинтикультяпной душной избе, в обществе двухполуслепых-полуглухих старух, румяной полубезумной бабы и женоподобногоувечного монаха сидела она — вся из этих хрупких, утонченных, отточенных линий,— кроткая, лучезарная, со словами утешения на устах, в то время как он, должнобыть, седлал какого-нибудь отборного вороного коня — сам в щегольских жокейскихтрико и в кепи с длинным козырьком, — вертопрах, игрок, фаворит, капризник ибаловень, сын фортуны... Вот как развела их судьба!

«Тот, ктоиграет с жизнью на большие ставки, — часто повторяла она, — сам попадает подзаконы игры: рулетка раскручивается, и рок подставляет свой чет и нечет!»