Сходные категории практик, названия которых можно обобщенно перевести теми же двумя словами – медитация и созерцание, выделяет в своих трактатах по духовным упражнениям и Калимулла[5], шейх суфийского ордена Чишти. Удивительные формы внутренней тренировки мы также видим в греко-византийском наследии: православная созерцательная практика умного делания и обосновавшее ее богословие Паламы могут быть знакомы читателям гораздо лучше, чем мне. Многочисленные примеры внутренней работы представлены и в памятниках древнегреческой философии, и в арсенале современной психологии и психотерапии – да и вообще почти повсеместно. Пристально взглянуть внутрь себя готовы не все, но многие.

Разумеется, значимость медитации не ограничивается тем, какую роль она играла в культурных системах прошлого. В то же время осознание универсальной природы самого понятия, а зачастую и сходства основных практик в разных традициях помогает уйти от ненужных стереотипов. Называть медитацию «чуждой человеку нашей культуры» (например, русскоязычной или общеевропейской) легко лишь в том случае, если мы ассоциируем практики созерцания с экзотическими обычаями, деструктивными сектами или «загадочным Востоком». В этом случае понятие «чужой» используется для создания ненужного мысленного барьера, который важно разрушить. Внутренняя работа универсальна – вопрос лишь в том, как ее понимать и как правильно ею заниматься.

В индо-тибетской традиции буддизма медитация определяется как процесс, в котором мы приучаем свой ум к конструктивным состояниям, навыкам или качествам. Тибетский глагольный корень гом буквально подразумевает знакомство или приучение. Более ранний санскритский и палийский термин бхавана – именно его тибетцы перевели словом «ознакомление» – описывал медитацию скорее как процесс взращивания, культивации или возделывания. На плодородном поле своего ума мы взращиваем урожай качеств, которые помогут обрести и поддерживать состояние эвдемонии. Таким образом, медитация – это упорядоченная внутренняя работа, сопрягающая наш ум с тем, что способствует счастью – счастью для нас и для других существ, счастью долгосрочному и устойчивому.

Медитация, как правило, кажется нам делом либо чрезвычайно простым («Закрой глаза, отгоняй мысли, отлетай!»), либо сложным и эзотерическим. Как и во многих других вопросах, мы иногда склонны отрицать наличие какой-либо структуры: у медитации-де не может быть определения, правил, законов, целей, принципов – это процесс загадочный, а потому не поддающийся методичному освоению. В отзывах на одну из лучших известных мне книг о буддийских методах тренировки ума я как-то раз прочел: «Автор дает медитации определение – но я практикую уже 30 лет, и моя практика этому определению не соответствует. Как не стыдно так оскорблять людей! Ставлю книге единицу». Субъективность медитативного опыта кажется нам синонимом невозможности упорядочить то, что в практике происходит.

В этом смысле в медитации незаменим «ум новичка» – особый настрой интеллектуального смирения, при котором мы откладываем в сторону имеющиеся допущения и сверяем свое понимание с проверенными источниками информации. Мы не приписываем себе какой-либо экспертности – ни в личной практике, ни в общении с другими людьми, где называть себя «специалистом по медитации» особенно опасно. При этом такой настрой не предполагает, что медитация как процесс, а также плоды практики непостижимы в принципе. Напротив, именно благодаря желанию познать и пережить мы и готовы временно отстраниться от роли знатока, эксперта, опытного йогина или инструктора. Знаменитая история из традиции чань описывает учителя, который мягко попрекает ученика: «Твоя чаша уже полна!» – в ум, заполненный предубеждениями и домыслами, не влить ни знания, ни опыт.

Предубеждения могут касаться не только представлений, что медитация вообще непостижима или уже нами освоена. Свою роль играют и странные ассоциативные связи, которые иногда кажутся нам смешными, а иногда приводят к печальным последствиям. До недавнего времени первой русскоязычной ассоциацией на понятие «медитация» было слово «секта». Хотя в некоторых кругах на смену ему постепенно пришли нейтральные слова «осознанность», «психопрактика» или даже «что-то модное», в массовом сознании воображаемая связь между медитацией и деструктивными культами до сих пор сохраняется.

Мы также можем связывать медитацию с низким уровнем социальной адаптированности. Практикующие могут представляться нам отшельниками, которые предпочитают находиться в одиночестве и неспособны поддержать разговор по душам. Мы воображаем, будто они предпочитают обществу других людей созерцание собственного пупка[6] или отрицают роль общественной деятельности. Может быть, они говорят: «Просто будь здесь и сейчас!» – а на любую критику отвечают словами «Ом-ом-ом».

Нам также может казаться, что медитация всенепременно требует повторения мантр или выполнения сложных йогических поз (разве можно медитировать не в позе лотоса?). Возможно, нам придется носить белый тюрбан и применять техники форсированного дыхания. Результатом медитации, рисуется нам, будут измененные состояния сознания: неземное блаженство, катарсис, виде́ния, экстаз, телесное или умственное удовольствие. Может быть, она позволит полностью отсечь все мысли и погрузиться в состояние без внутреннего диалога – или научит нас всегда сохранять на лице загадочную улыбку.

Вспомнив классическое определение медитации – «приучение ума к…», мы легко увидим, что все перечисленные стереотипы в большей или меньшей степени далеки от реальности. Любые внешние атрибуты – от бритья головы до пения молитв и ношения специальных одеяний – могут использоваться в медитации как прикладной инструмент, но сами по себе не обязательны. Внутренняя работа в первую очередь призвана вести нас к большей эмоциональной разумности – а она, по мысли Дэниела Гоулмана[7], обязательно подразумевает и мощную эмпатию, и высокий уровень просоциальных навыков (включая способность объединять людей и мотивировать их на совместную деятельность). Хотя определенные психопрактики и могут использоваться группами с нездоровой динамикой, подлинное назначение медитации как инструмента эвдемонии – в том, чтобы вести нас к бо́льшим уровням сострадания и здравомыслия.