— Ответствуй, что за люди? — опять закричал командир, правда, уже без прежней свирепости в голосе.

— Боярский сын с попом! — миролюбиво ответил я.

— Куда путь держите?

— В Москву, по своим надобностям.

Мой ответ, казалось, удовлетворил командира, он приветливо кивнул головой, и я расслабился. Однако, случайно глянув на священника, понял, что успокоился рано. Напарник совсем спал с лица и смотрел на ратников с нескрываемым ужасом. Я догадался, что нас хотят обмануть.

— Идите своей дорогой, — между тем добродушно сказал командир и коленями тронул коня.

Меня спасла в первую очередь настороженность, во вторую — длинные ноги. Я каким-то чудом увернулся от брошенной с малого расстояния из-за его спины рогатины и успел перескочить через широкую придорожную канаву, полную талой водой. На дороге в это время вертелись на своих низкорослых лошадях коварные противники, пытаясь последовать за мной. Вторая брошенная вслед рогатина пролетела мимо плеча и воткнулась в землю.

Я добежал до спасительных деревьев и спрятался за толстым стволом березы. Оттуда в бессильной ярости наблюдал, как моего священника стащили с лошади, повалили прямо в дорожную грязь и два спешившихся конника начали споро вязать его по рукам и ногам.

Лезть на рожон я не стал, дожидаясь, как разовьются события, вполне резонно предполагая, что главной добычей являюсь я, а не нищий чернец. Между тем командир отряда с двумя свободными дружинниками пытались понудить своих Буцефалов без разбега перескочить придорожную канаву. Кони упирались, хрипели, вставали на дыбы, но прыгать боялись.

Пока меня не достали, я спокойно выпростал из рогожи оружие и ждал нападения. Пропитавшаяся водой земля на опушке была топка, и, как только они сойдут с относительно твердого дорожного покрытия, у конников неминуемо пропадет преимущество в маневре.

— Иди сюда, тать! — кричал в мою сторону командир, угрожающе размахивая саблей. — Сдавайся, а то живота лишу!

Я воткнул ятаган в землю и вышел из-за березы.

— Эй, холоп! — окликнул я командира и сделал характерный, международный пассаж руками. — А этого не хочешь?

Моя наглость так рассердила полководца, что он разразился самым отборным, на какой только был способен, матом, удивив меня ранее не слышанными оборотами. После чего он несколько раз жестоко хлестнул коня и заставил-таки его перемахнуть канаву с водой. Вслед за его конем последовали и остальные лошади. На дороге в грязи остался валяться один связанный иерей.

Как я и предполагал, лошади тотчас же до бабок провалились в раскисшую землю и движение конницы замедлилось. Проделав большую часть разделяющего нас расстояния, дружинники приготовились к неравному бою и, наверное, уже мысленно потирали от удовольствия руки.

Я по-прежнему неподвижно стоял около своей березы, не выказывая намерения спасться бегством, чего по запарке они не оценили. Дошло это только тогда, когда их одры доковыляли до меня, и я вытащил из-за дерева свое страховидное оружие.

«Конная лава» тотчас же распалась, и впереди на лихом коне остался один командир. Судя по всему, малый он был смелый, к тому же хорошо вооружен и защищен шлемом и кольчугой, чего были лишены его дружинники. Впрочем, отступать никто не собирался, ратники начали обходить меня с флангов, пытаясь взять в кольцо.

При таком перевесе сил, если я хотел победить, нужно было действовать крайне жестко и решительно. Этим я и занялся…

Адреналин в крови — хорошая штука, но не тогда, когда против тебя стоят пять лбов с рогатинами и весьма решительными намерениями. Численное превосходство и уверенность в себе делали моих соперников слишком наглыми.

Я начал медленно отступать.

Лесная опушка густо заросла кустарником, и это было на руку. Противникам было нелегко продираться сквозь сплетение ветвей, и они не могли в полной мере реализовать свои кавалерийские возможности. Честно говоря, я все еще не мог придумать, что мне следует делать. Завяжись у меня драка с одним из них, другие тут же поднимут меня на рогатины. Осталось одно — отступать в надежде, что ратники разделятся и растянутся по лесу.

Постепенно он делался гуще, но и, к сожалению, чище — кустов здесь было мало, и противник начал обходить меня с флангов. Пятясь, я добрался до кучно растущих берез и укрылся за толстым стволом. Такой глупый страусиный поступок вызвал смех и ехидные шутки у преследователей. Я же отнюдь не прятался, а напротив, готовился к атаке. Нужно было как-то ломать проигрышную ситуацию.

Первой жертвой оказался ратник с рогатиной, тот самый, что чуть не всадил мне ее в спину, когда я перепрыгивал через канаву. Он раньше всех подъехал к моему дереву. Я выскочил из засады и бросился на него. Мужик немного растерялся и только успел выставить впереди себя свое примитивное оружие. Я кинулся прямо на острие и наискось перерубил довольно толстое, с черенок лопаты древко.

Риск напороться на окованные острыми железяками наконечники был большой, но я понадеялся на отточенный ятаган и везение. Половинка рогатины упала наземь. Воин инстинктивно откинулся в седле. Достать его и прорубиться сквозь толстый, защитный слой ватного панциря я и не пытался и просто полоснул клинком по незащищенному бедру. Конь с всадником шарахнулся от меня, а я, даже не взглянув на результат своей атаки, бросился прятаться за очередное дерево.

Смех и гиканье нападавших оборвался, и вместо них прозвучал протяжный, животный вой раненого. Я, прикрываясь стволами, побежал вглубь леса. Отступив метров пятьдесят, я вновь укрылся за стволом и огляделся. Оставшаяся великолепная четверка не оробела, а пробиралась между деревьями следом за мной. Они пока не спешились, хотя на лошадях гоняться за пешим по лесу было неудобно.

Воспользовавшись образовавшимся преимуществом в расстоянии, я побежал вдоль кромки леса в кустарник. Петляя между деревьями, я еще больше увеличил отрыв от преследователей, и их ругань с угрозами все больше отставали. Добравшись до густых кустов, я свернул в сторону дороги. Нужно было попытаться освободить отца Алексия и с ним удвоить силы. Ратники отстали совсем, наверное, потеряли меня из виду. От резких нагрузок и метаний из стороны в сторону я сбил дыхание, и пришлось перейти со спринтерского бега на трусцу.

На дорогу я выскочил метрах в двухстах от плененного попа. Конники продолжали ругаться в лесу. Их крики то приближались, то удалялись, так что было непонятно, где они находятся. Добежав до священника, я более или менее восстановил дыхание и даже оценил смешные стороны положения напарника. Алексий, связанный по рукам и ногам, пытался уползти с дороги, и весь, с ног до головы, вывалялся в грязи.

Я перерезал ятаганом его путы и помог встать на ноги. Поп свирепо вращал глазами и, забыв о христианском смирении, крыл «супостатов» последними словами. Кроме привычных русскому уху оборотов, в его проклятия вкрадывались тюркские ругательства и старославянские выражения.

— Как ты, отче? — участливо спросил я иерея.