— Скуси патрон!

«Мушкетёры» неловко полезли в патронные сумки, висевшие у них на боку, и достали что требовалось. Надкусив нижний край гильзы, они отсыпали часть пороха на затравочную полку ружей, быстренько закрыли полочки и опорожнили патроны в стволы.

У парня с волосами цвета соломы до того тряслись руки, что он уронил мушкет вместе с сошкой. С испугу и его сосед выпустил оружие из рук.

— Ах вы раззявы!

Забив рваные бумажки шомполами, как пыжи, стрелки сунули за ними свинцовые шарики пуль, но дальше дело у них не пошло — Олег спустился с лестницы.

— Приложись! Целься!

Не дожидаясь, пока его с друзьями расстреляют, Сухов бросился на «мушкетёров», щедро раздавая пинки и зуботычины.

Подхватив падавшую сошку, Олег накинулся на хромого, ставшего в позицию ан гард.[11] Ткнув его заострённым концом в объёмистое чрево, Сухов отбил рогаткой руку с клинком. Противник не хотел расставаться с произведением толедских оружейников, поэтому Олегу пришлось врезать ему как следует. Хромой сомлел, роняя шляпу с перьями, а Сухов резко выпрямился, сжимая трофейную шпагу и оглядываясь: кто на меня?!

Ярослав бухнулся в шаге от него на колени, подхватывая мушкет с торчавшим из дула шомполом. Быстренько забив пыж, он схватил тяжёленькое ружьецо.

Кто-то из толпы выстрелил первым, вскидывая пистолет. Грохот загулял по залу, множа раскатистое эхо, а увесистая пулька выбила стекляшку в витраже, продырявив лицо святого — тот словно в ужасе рот разинул.

Быков пальнул в ответ — дуло задралось, звук выстрела будто расколол зал, и толпа, плохо различимая в облаке порохового дыма, бросилась врассыпную. Но труса праздновали не все — трое со шпагами наголо кинулись к Олегу.

Сухов первый раз в жизни сжимал в руке эфес шпаги. Длинный шестигранный клинок[12] с бороздками долов был полегче, чем у меча, а пальцы защищала не только крестовина, но и сложная гарда из кованых дужек, прутков и колец. Вопрос о том, сможет ли он отразить атаку троих злых дядек, остался открытым. Олег принял бой.

Гранёное жало, готовое пронзить ему грудь, он отбил на автомате — рука сама припомнила давнишний навык. Парад.[13] Скользнув взглядом вбок: Пончик с Витькой лихорадочно заряжали мушкет, Ярик, по примеру старшего товарища подхватывал сошку, — Сухов сделал выпад. Л’атак де друа.

Его противник, худощавый мужчина в белой шёлковой рубахе, с бледным, слегка одутловатым лицом и редкими волосами, резко отступил. Олегова шпага пронзила воздух.

В следующее мгновение Сухова атаковал второй злой дядька — румяный усач в парчовом колете[14] с воротником из тонких кружев, покрывающим плечи, и в расшитых золотом штанах, заправленных в сапоги с раструбами.

Его клинок ударил молниеносно, Олег еле успел присесть — шпага расфуфыренного лишь скользнула по плечу. Сухов отбил её вверх и сам сделал выпад — дядька отшатнулся, на рукаве его рубашки расплылось красное пятно. Туше.

Третий вражина, румяный и щекастый, прыгавший на не опасной для Олега — и для себя! — дистанции, да так, что вздрагивали его брыластые щёки, выбыл из боя первым. Прогремел выстрел из мушкета, и брыласто-щекастый схватился за бок — между пальцев, толстеньких, как сардельки, потекла кровь.

Тут, как показалось Сухову, «попаданцам» перестало везти — на них, растолкав толпу, вышли сразу пятеро крепких мужичков со здоровенными пистолетами в мускулистых руках.

Оружие своё мужички держали непринуждённо, готовые в любой момент наделать в вас дырок, да таких, что кулак пролезет.

Вперёд выскочил давешний монах-бенедиктинец, потрясая худыми конечностями, и Олег подумал: а почему бы и нет?

Совершив молниеносное движение, он схватил особу духовного звания, прикрываясь ею, как щитом, — особа, чьё горло было зажато Суховским локтем, едва дышала.

Выставляя шпагу, Сухов крикнул:

— Назад! Опустить оружие, иначе придушу!

Стрелки растерялись малость, но отступили. Олег резко скомандовал своим, по-русски:

— Все наверх!

Пончик и Акимов рванули первыми, не забыв прихватить мушкеты, затем ретировался Яр. Сухов быстренько поднялся в донжон, волоча трепыхавшегося монаха за собою, и захлопнул дверь. Ослабив захват, он подхватил поникшего бенедиктинца и устроил его на полу у стены. Тот закашлялся, кривясь и дёргаясь.

— Поношение Святой Церкви! — просипел он, грозя мосластым пальцем.

— Заткнись, — холодно посоветовал ему Олег, приседая в позу отдыхающего гопника. — Виктуар, стереги дверь.

— Ага!

— Если кто ворвётся, целься в пузо.

— Ага…

— Что-то нас неласково встречают, — сказал Быков. — Феодалы пошли какие-то… негостеприимные.

— Всё из-за этого придурка, — сердито проговорил Шурик, кивая на монаха, сжавшегося у стенки и тихонько поскуливавшего. — Видать, изобразил нас нечистью, а местным только повод дай — мигом на костёр спровадят! Угу…

Сухов повернул голову к монаху, поджавшему ноги и зыркавшему поверх острых коленок.

— Как звать? — спросил Олег на старофранцузском. В принципе, он понимал то, что выкрикивали местные, но уразумеют ли они его речь? А то как бы не оказаться в положении режиссёра Якина, поведшего содержательную беседу с Иоанном Васильевичем: «Паки, паки… Иже херувимы!»

— Сгинь, пропади! — просипел бенедиктинец и перекрестился. — У-у, сатанинское наваждение!

Сухов сунул руку за пазуху и вытащил наружу нательный крестик.

— Имя? — задал он вопрос очень неприятным голосом.

— Пейсу… — пробормотал монах, глаз не сводя с серебряного Олегова крестика.

— Неужели дошло? — проворчал Пончик.

— Кто хозяин замка? — продолжил Олег допрос, прислушиваясь, но из-за толстой двери доносился лишь невнятный гул, то усиливавшийся, то ослабевавший.

— Рене Жереми Непве де Монтиньи, граф д’Арси.

— Оп-па! — поразился Быков, но Сухов вовремя сделал жест: помалкивай.

— Граф молод или стар?

— В годах уже его сиятельство.

— А графиня?

Тут монах закручинился, завздыхал.

— Уже лет двадцать как пропала госпожа Мирей, — проговорил монах, заводя очи горе, — да не одна, а с сыном Олегаром. Графиня отъехала в Московию с посольством короля Генриха, и никто их больше не видел…