рассчитываться, — я отставил от себя почти что полную тарелку. — Спасибо, Любаш. Очень сытно. Но давай-ка впредь мы будем есть что-нибудь… м-м-м… поизысканней. И с мясом. Договорились?

— Договорились.

— Ну тогда подготовь мне к утру списочек продуктов. Про соль я помню. Соли сразу несколько пачек возьму.

— Илья Ильич, — это Кузьмич проверил баланс своей карты и отложил телефон. — Ты… но… как… откуда… Илья Ильич! — из-под ушанки чуть ли не дым валил.

— Да не ори ты так.

— Откуда деньги⁉ Что с тобой такое⁉ Ты не такой! Не как обычно! Что произошло⁉

— Кхм-кхм…

Ладно. Действительно, от думающего человека такие перемены не ускользнут. И думающему человеку нужно объяснение. Оттягивать больше ни к чему.

— Джакузий Кузьмич, ты только не пугайся, — попросил я.

— Чего мне пугаться?

— Это может тебя немножко шокировать.

— Чего может меня шокировать?

— Возможно, это перевернёт твое представление о мироустройстве в целом.

— Да не томи уже, Илья Ильич!

— Я начал заниматься с психологом, — я пристально и не мигая уставился Кузьмичу в глаза. — Прогресс, как ты видишь, на лицо.

— И правда, Илья Ильич, — закивала Любаша. — На лицо, ага. На лицо.

Ох, родная. Повторяй это почаще.

— Мне объяснили, в чём я был не прав, — продолжил я. — Мне объяснили, что моя модус операнди нежизнеспособна. Мне очень-очень многое объяснили, Кузьмич, поверь мне. И я решил, что поработаю над собой и изменюсь. Отращу яйца, накачаю мышцы, займусь в конце концов каким-нибудь делом. Отныне и навсегда я больше не тот Илья Ильич Прямухин, что был раньше.

Кузьмич ненадолго замолчал. Задумался.

— Модус операнди — это чо? — наконец спросил бородатый.

— Модель поведения.

— А-а-а, — протянул он. — Понятно. Ну… Что ж? Хорошо, раз так. Завтра съезжу в Торжок, договорюсь про сеть.

— Я с тобой поеду. У тебя автомобиль?

Кузьмич и Борзолюба разом расхохотались. Кузьмич, так тот аж до истерики разошёлся.

— Автомобиль, — повторил он, смахнув слёзку, и встал из-за стола. — Могу Любкин велосипед дать, если со мной поедешь. Только он розовый.

— И с катафотами! — накинула Любаша. — Ебать как они светятся, барин, ты даже представить себе не можешь! Просто ебейше!

Велосипед? Ладно. Не страшно. Ноги тоже нужно качать, вот заодно и займусь.

— М-м-м, нет, Кузьмич, — ответил я. — Ты бери Любкин, а я поеду на твоём.

— Как скажешь, Илья Ильич. Ты же барин.

Тут наш праздничный ужин подошел к концу. Кузьмич с дочкой двинулись к выходу — жили они в пустой деревне близ поместья, в одном-единственном обитаемом доме.

Я лихорадочно перебирал в голове варианты, как бы заставить Любашу задержаться. Да, мой голод был вполне терпим, но зачем оттягивать неизбежное? В голове я уже тысячу раз проиграл сцены жаркого порева с Любашей. Я уже активировал силу визуализации и отправил Вселенной запрос, так что пускай теперь исполняет, сучара бесконечная.

— Доченька, иди, я догоню, — сказал Кузьмич и открыл перед девушкой дверь. — Илья Ильич, разговор есть.

Я в последний раз бросил взгляд на Любашину задницу, пока та ещё была в поле зрения, и чуть не заскулил от досады. Ну какой ещё, блядь, разговор⁉

— Слушаю, — сказал я.

— Илья Ильич. Я прямо говорить буду. Твой этот модус операнди. Он как-то слишком уж быстро поменялся. Ты прям как этот стал, — Кузьмич задумался. — Мужик как будто.

Вот это комплимент. Спасибо.

— Уверенный такой, — продолжил Кузьмич. — Спокойный. И Клоновскому отпор дал, и денег добыл откуда-то.

— И ещё добуду, не сомневайся.

— Да-да, — кивнул Кузьмич. — Не сомневаюсь. Я сейчас о другом.

Бородач замолчал и уставился мне прямо в глаза. Уставился так, будто решил поиграть со мной в гляделки. Кто первый моргнёт — тот петух, ага. А взгляд у него холодный, как лёд. Волчий какой-то.

Что-то он такое собрался сказать, после чего пути назад не будет ни для него, ни для меня. Что-то важное. Что-то очень и очень серьёзное.

— Барин, — наконец отважился Кузьмич. — Любку не еби.

Пу-пу-пу… Ну и что на такое ответить?

— Да я не…

— Обещай.

Кузьмич протянул мне руку.

— Я знаю, что она красивая. Я хоть и отец, а оценить могу, — сказал он. — А ещё я знаю, какая она на самом деле. Она ребёнок великовозрастный, глупый и наивный. Я ей до сих пор на Новый Год под ёлку подарки сую. Ты, Илья Ильич, её пригреешь, она себе надумает всякого, а потом не переживёт, когда ты в дом аристократок одарённых приведёшь.

— Послушай, Кузьмич…

— Женское здоровье и всё такое прочее. Знаю. И про лёгкое отношение к жизни знаю. И про наложниц. Но прошу тебя, Илья Ильич. Я, — подчеркнул Кузьмич. — Прошу ТЕБЯ. По-человечески прошу. Любку мне не еби.

И шах, и мат. А как отец он, всё-таки, хорош. И как человек честен, без экивоков всяких блядских говорит. Уважаю.

— Ладно, — я пожал Кузьмичу руку. — Обещаю.

На том и разошлись.

Оставшуюся часть вечера я провел у себя в офисе. То есть на дубе. Читал и вспоминал про магию. Я же, в конце концов, маг!

Ну и вот, короче. Магия в этом мире доставалась одарённым рандомно и почему-то была привязана к видам народной росписи. Вот, например, Антон Клоновский был при жизни магом хохломы, то бишь стихийником-огневиком. Об этом и говорила его жилетка. Носить вещь с росписью под школу магии, к которой принадлежишь, среди аристократии было не то, чтобы обязаловкой, но хорошим тоном.

Хохлома, стало быть, это огонь. Гжель — магия льда и холода. Петриковская школа — школа магии воздуха. Дымковская школа про землю и големов, ракульская про экстренное лечение и всяческие физические плюшки, жостовская про гипноз и управление разумом. Палехи — некроманты, городецкие — оборотни, борецкие — вообще какие-то оголтелые ебанаты, которые используют человеческую кровь самыми нестандартными способами.

Предугадать школу, которая достанется именно тебе, невозможно. Селекция тут не причем. У осинки рождаются сплошь апельсинки; главное, чтобы осинка, — а в идеале обе осинки, — были одарёнными.

Одарённые — это маги. Маги — это одарённые. Это я уяснил, а в физиологию копну завтра.

А сейчас про другое.

Сейчас про мезень.

Маленький Илья Ильич Прямухин очень обрадовался, когда в нём проявилась мезенская магия. Это означало, что ему не придётся в обязательном порядке ходить в рейды на химер, — про них тоже завтра, — а можно просто расслабиться, состроить обиженную гримаску и обвинить во всём жестокий рок, судьбу и провидение.

Ну вот так.

Ну а что я могу поделать?

Ну я виноват, что ли?

Это не я.

Оно само.

Вот если бы хохлома досталась или палех, вот я бы тогда да, а вот так, конечно, нет, но ничего, я свыкнусь. Я переживу. Пожалейте меня что ли, а?

Да только схера ли его жалеть, когда мезень в умелых руках превращалась в оружие, способное менять ход истории⁉ Не даром треть сотрудников тайной канцелярии была именно что мезенскими магами, и Илюша об этом прекрасно знал! Читал об этом запоем и фантазировал, что тоже так сможет! Фантазировал, фантазировал, фантазировал…

Соплюха инфантильная.

Тьфу ты, ёпьте…

В зачаточном состоянии маг мезени умел создавать простейшие иллюзии, — вроде мухи, например, — для одного конкретного наблюдателя. Со временем и с качем мезенский маг мог сотворить, к примеру, небольшой куст. Дальше — больше. Иллюзия для двух, трёх, четырёх и так далее наблюдателей; назальные, визуальные и слуховые галлюцинации всех расцветок и мастей.

В середине пути своего развития мезенский маг совершал лютый прорыв и начинал творить иллюзии не в мозгу другого человека, а непосредственно наяву. То есть если раньше он мог обмануть только свою цель, то теперь мог обмануть камеру видеонаблюдения, а это уже что-то.

Но и это ещё не всё! Самые сильные мезенские маги преисполнялись настолько, что не просто создавали иллюзию, но и на некоторое время умели её материализовать. Имба как она есть, не так ли?

От самого безобидного, — укрыться от дождя несуществующим зонтиком, — до самого обидного, — в критической ситуации сотворить себе оружие из нихуя. Плюс шпионаж. Плюс разведка. Плюс неизмеримый боевой потенциал.

А какие из мезенских магичек получались жёны? О, да за ними же буквально