копия более раннего списка (так как отсутствуют обычные в этих случаях описки и искажения), а довольно точная запись устного источника. При записи, возможно, внесены были некоторые изменения и сокращения, но если таковые и есть, то они явно незначительны: повествование развивается стройно, логично, все эпизоды находят параллели в позднейших изустных вариантах, совпадая порой и в деталях, и словесно (особенно сближаются в этом отношении данный текст и вариант сборника Кирши Данилова). Некоторое сокращение можно скорее всего предполагать в эпизоде насильственного увоза Настасьи с предшествующим ему упоминанием о пире у Дмитрия, так как здесь отсутствует обычная для данного эпизода сцена борьбы. Но, может быть, уже в таком виде была известна писцу сама былина. Если же это и копия, то не сокращенного изложения былины, как определила данный текст П. Г. Ширяева, а очень хорошо сделанной записи подлинной былины.

Вместе с традиционным характером ряда эпизодов в тексте наблюдается и своеобразная передача некоторых из них. Так, отсылка дружины на лов происходит уже после того, как Ивану Годиновичу удалось увезти Настасью. И он посылает дружинников привезти ему дичины для брачного стола (во многих других вариантах он посылает дружину по звериным следам за подарком для князя, иногда, как например у Кирши Данилова, и до посещения дома Дмитрия). Возвращение дружины с «питерами и едерами», с «ествой сахарною» после расправы с Настасьей дает возможность подчеркнуть печальное завершение предпринятого Иваном Годиновичем сватовства. Таким образом, оба эпизода искусно связаны с повествованием, художественно оправданы, а по своему характеру явно принадлежат к устной традиции.

Своеобразен и конец былины: Иван Годинович уходит в монастырь. Традиционен в изустных вариантах другой конец. Герой, возвратясь в Киев, иронизирует по поводу своей неудачи: «Всяк-то на сем свете женится, да не всякому женитьба издавается!» (Рыбников, II, № 195). Эта насмешка дается иногда и от автора или присутствующих (например, Гильфердинг, № 179). Однако аналогичный рукописному тексту конец имеется еще в одном варианте с Печоры (Ончуков, № 80): Иван Годинович уходит в «пещеры». Очевидно, следовательно, эта концовка не придумана писцом, а возникла в самой устной традиции, но не была популярной.

Большой интерес для истории былинного эпоса представляет «Гистория о киевском богатыре Михаиле сыне Даниловиче двенатцати лет» (наст. изд., № 28). Она тоже превосходно сохранила стиль и в значительной части и ритм былинного изложения. Правда, на протяжении всего этого большого текста встречается ряд строк и целых фрагментов с разрушенным ритмом, которые препятствуют легкому членению на стихи всего произведения. Но и сквозь такие строки видна подлинная былина во всем ее характерном художественном облике. Примечательно, что строк с разрушенным стихом становится все больше по мере удаления от начала, что объясняется естественным утомлением писца.

Стиль текста — в полной мере былинный. Случаи вторжения отдельных книжных лексических и фразеологических элементов редки. По некоторым особенностям рукописи большинство исследователей склонны признать ее копией. Но исключительную близость к народному складу былин отмечали все, кто касался этого текста.

Текст интересен как образец особой редакции, по отдельным деталям содержания и по построению отличной от традиционных устных вариантов. Из записей XIX—XX веков к нему единственно близким оказался только текст сборника Б. и Ю. Соколовых «Сказки и песни Белозерского края» — запись 1909 года. Варианты сходны и в общем своем построении, и в подробностях.[30] В обоих текстах отсутствуют эпизоды, обычные для всех вариантов: 1) уход в монастырь старого богатыря Данилы, оставляющего вместо себя малолетнего сына Михайлу (сохраняется лишь поездка сына перед боем в монастырь за благословением); 2) вмешательство отца в бой. Вместе с тем в оба текста включены эпизоды, отсутствующие в других вариантах: 1) приход на пир вестника с поля, который сообщает о нашествии вражеской рати (в «Гистории» вестником является «добрый молодец», у Соколовых — Илья Муромец); 2) перемирие, во время которого враги роют подкопы для захвата в плен Михайлы (в «Гистории» о перемирии просят враги — это подчеркивает их коварство, в новгородском варианте — сам Михайла, уставший от боя); 3) заключение Михайлы Даниловича после боя в темницу (в «Гистории» его оговаривают, в записи Соколовых ему не верит князь Владимир, потому что Михайла не привез, как обещал, «человека из-под знаменья») и сознание князем Владимиром своей вины после получения фактических доказательств подвига Михайлы (в «Гистории» Илья Муромец производит по поручению князя проверку на поле боя, как Добрыня в былине о Сухане; в новгородской записи — через три дня прибывают захваченные в плен и изувеченные князья Бахмет и Старуришшо).

Единство редакции подтверждается почти полным тождеством имен и названий: в «Гистории» враг — Бахмет Тавруевич, у Соколовых — Бахмет с сыном своим Тавлетом; шелому баканову «Гистории» соответствуют в варианте Соколовых горы Балкановы, в другом месте — Баклановы; в «Гистории» фигурируют «три брата братовича», у Соколовых — «четыре братцы Збородовичи».

В. Ф. Миллер на основе сличения обоих текстов сделал вывод о том, что «новгородский вариант, несмотря на некоторые незначительные изменения, подтверждает точность старинной записи былины».[31] Конечно, в данном случае возможен и факт непосредственной зависимости новгородского варианта, в каком-либо поколении сказителей, от старинной записи (о чем особенно заставляет думать совпадение имен и названий),[32] но это не снимает утверждения о том, что сам текст «Гистории» идет от устной традиции. Единственная часть, которая с этой стороны может вызвать сомнение, — это самая концовка, в которой говорится, что Михайла Данилович едет к отцу в монастырь, постригается и живет в монастыре «в великой славе и чести и до смерти своей». Вероятнее всего это прибавлено самим писцом для придания завершенности конфликту между князем и богатырем, причем концовка эта в известной мере снижает остроту изображаемого конфликта: князь «отпускает» Михайлу, и тот прощается с князем. Включение же в данную редакцию самого конфликта, сближающее текст с былиной о Сухане, представляет исключительный интерес как наслоение на более древнюю былину отражений позднейшей эпохи. Отказ оскорбленного Михайлы от награды и его решение уехать из Киева являются таким же выражением социального протеста, как и самоубийство Сухана. Вся эта часть с «лихими оговорщиками», с заточением богатыря, совершившего подвиг, с запоздалым признанием его заслуг — вполне в духе эпической традиции XVI—XVII веков.

Хорошей сохранностью стихотворной структуры отличается в первой своей части (до рассказа о приходе купчины с заморскими товарами) текст «Повести» о Михайле Потоке, относящийся к XVII веку (ГПБ. O. XVII. 44). В последующей части наблюдается уже разрушение стиха, однако с прозой все время перемежаются стихотворные фрагменты. Текст сохранил также полностью былинную фразеологию и поэтический стиль