Суттер возвратился домой после долгого отсутствия, возвратился издалека, из-за границы, с другого конца света, в состоянии чрезвычайного нервного истощения. Жил он как придется. Музицировал для туристов в чайных салонах. Слыл сумасшедшим. На его лице отпечаталась глубокая меланхолия. Его отправили в психбольницу Балэга. Время от времени он оттуда сбегал, а затем полумертвого, окоченевшего, его возвращали. Наверху, в комнате у него лежала гора рисунков, эскизов, изображающих черных существ, безобразных, болезненных, трепещущих. Сам Суттер страшно исхудал, долгие скитания по деревне его изматывали. У него впали щеки, высохла кожа, выпали зубы. Не в состоянии держать кисточку или перо для рисования из-за артроза, деформировавшего руки, Суттер в 1937 году принялся рисовать пальцами. Он просто макал пальцы в чернила и творил. Ему было около семидесяти лет. Тогда он создал свои самые прекрасные произведения: на его рисунках толпы, силуэты черных, исступленных, взбудораженных существ. Словно разбрызганная кровь. Словно летящая саранча. Неистовое роение мыслей не давало Луи Суттеру покоя, навязчивые образы мучили и пугали его. Если вдуматься в то, что происходило в Европе вокруг художника, пока он годами сидел взаперти в Балэге, в горах Юра, можно предположить, что вереница изломанных, страдающих, жестикулирующих черных тел, ожерелье из мертвецов предвещало катастрофу. Кажется, будто несчастный Суттер, запертый в своем безумии, сам того не сознавая, пальцами вырисовывал агонию окружающего мира, снимал свое собственное кино. Кажется, что старый художник устраивал дефиле самых мрачных призраков мироздания, идущих за катафалком. Все превращается в огонь и в густой дым. Художник макает скрюченные пальцы в чернила и показывает нам страшную правду своего времени. Грандиозный танец смерти.

Бергхоф находился далеко от Луи Суттера, далеко от его странной робости, далеко от психбольницы Балэга. В Бергхофе занимались более грязной работой. И в тот момент, когда Луи Суттер, возможно, макал истерзанные пальцы в чернила, Шушниг в упор смотрел на Гитлера. Позже он напишет в воспоминаниях, что Гитлер оказывал на людей магическое воздействие. Австрийский канцлер уточнял: «Фюрер притягивал людей как магнит, а затем отталкивал с такой силой, что земля уходила из-под ног и разверзалась пропасть». Видно, что Шушниг не скупился на эзотерические объяснения. Это оправдывает его слабости. Канцлер рейха — сверхъестественное создание, пугающая, вдохновляющая химера — таким Гитлера хотела преподнести пропаганда Геббельса.

В конце концов Шушниг уступил. И даже хуже. Он что-то пробормотал. Выразил готовность подписать соглашение и добавил робкую, безвольную, слабую ремарку: «Я лишь замечу, — произнес он, пытаясь замаскировать страх лукавством и оттого производя еще более жалкое впечатление, — что это соглашение вас ни к чему не приведет». В ту секунду Шушнигу, наверное, удалось посмаковать изумление Гитлера, насладиться крохотной искоркой превосходства, которая ускользнула от вершителя судеб. Да, очевидно, Шушниг порадовался, но по-своему, подобно улитке с ее мягкими рожками. Да, очевидно, он порадовался. Молчание после его реплики длилось целую вечность. Шушниг на мгновение почувствовал себя непобедимым, стал вертеться на стуле.

Гитлер смотрел озадаченно. На что Шушниг намекал? «Согласно нашей Конституции, — продолжал австрийский канцлер менторским тоном, — членов правительства назначает глава государства, то есть президент республики. Он же принимает решения относительно амнистий». Шушниг не только уступил Гитлеру, он еще и спрятался за чужой спиной. Маленький самодержец, чей авторитет оказался в опасности, вдруг захотел поделиться властью.

Но самое странное заключалось в реакции Гитлера. В свою очередь он пробормотал: «Тогда у вас есть право…», словно не понимая, что происходит. Упоминания конституционного права сбивали Гитлера с толку. Ради пропаганды он сохранял видимость следования букве закона, а потому вдруг почувствовал себя не в своей тарелке. Конституционное право как математика, его не обхитришь. Он снова пробормотал: «Вы должны…» Шушниг по-настоящему наслаждался победой; наконец он ее одержал! Благодаря праву, благодаря учебе на юридическом факультете, благодаря диплому! Блестящий адвокат прищучил невежду-смутьяна. Да, конституционное право придумали не для муравьев и не для мышей, а как раз для канцлеров, для настоящих государственных деятелей, потому что конституционная норма не хуже ствола дерева или полицейских заграждений перекрывает вам путь.

Гитлер в состоянии крайнего возбуждения резко открыл дверь кабинета и проорал так, чтобы было слышно в вестибюле: «Генерал Кейтель!» Затем, повернувшись к австрийскому канцлеру, произнес: «Я позову вас позже». Шушниг вышел, дверь за ним закрылась.

На Нюрнбергском процессе генерал Кейтель рассказал о том, что случилось дальше. Он был единственным свидетелем. Когда генерал вошел в кабинет, Гитлер просто попросил его сесть и сам устроился напротив. За таинственными деревянными дверьми фюрер объявил, что ничего особенного говорить не собирается, на секунду замолчал, словно застыл. Кейтель тоже не двигался. Гитлер сосредоточился на своих мыслях, а генерал сидел рядом и не мешал. Канцлер видел в Кейтеле пешку и больше ничего, в качестве пешки его и использовал. Поэтому — каким бы странным это ни казалось — во время долгого совещания Гитлера и Кейтеля решительно ничего не произошло. Во всяком случае, так утверждал генерал.

Шушниг и его советник опасались худшего. Даже представляли собственный арест. Прошло сорок пять минут… Вместе с Риббентропом и фон Папеном они по инерции продолжали обсуждать статьи соглашения, в котором Гитлер отказался менять даже запятые. Шушниг пытался успокоиться, во что бы то ни стало сделать вид, будто все в порядке. Поэтому он продолжал вести себя так, словно участвует в обычных переговорах и выступает представителем суверенного государства. На самом деле он просто не желал, чтобы его плачевное положение было официально признано плачевным — тогда уж ничего не исправить.

Наконец Гитлер вызвал Курта фон Шушнига. И вдруг — о тайна, о чудо — повеяло теплом, тональность изменилась, колючий кустарник пропал. «Я впервые в жизни решил пересмотреть принятое решение», — объявил Адольф Гитлер так, словно делает Шушнигу огромную честь. Возможно, в ту секунду Гитлер даже улыбнулся. Когда гангстеры или буйные сумасшедшие улыбаются, им трудно противостоять; хочется побыстрее избавиться от источника бед, хочется мира. К тому же между двумя эпизодами моральной пытки улыбка приобретает особый шарм просвета между облаками. «Но я повторяю, — сказал Гитлер серьезным и доверительным тоном, — это последняя попытка. Я жду исполнения условий соглашения в течение трех дней». И тут, несмотря на то что никаких значимых изменений в соглашение Гитлер не внес, и даже мелкие поправки не будут учтены — это ясно, хотя срок исполнения без причины сократился на пять дней, Шушниг не выразил ни малейшего возражения. На пределе сил, так, словно Гитлер пошел на уступки, Шушниг поддержал еще более катастрофический вариант соглашения, чем первоначальный.

После отправки документов в секретариат тон беседы сделался приятным. Теперь Гитлер называл Шушнига «господином канцлером», и это казалось проявлением исключительного уважения. Когда австрийский канцлер и Гитлер подписали напечатанные на машинке экземпляры, канцлер рейха предложил Шушнигу и его советнику остаться на ужин. Предложение было вежливо отклонено.