Мы могли бы по очереди приблизиться к каждому из двадцати четырех господ, которые входят во дворец, легонько коснуться их воротничков, галстуков, пощекотать их жесткие усы, просунуть руку под пальто, нащупать полосатый пиджак, посмотреть в грустные глаза, где на радужке, словно среди желтых, испускающих терпкий аромат цветов арники, найти ту самую маленькую дверцу, дернуть за веревочку, окунуться в эпоху пышных свадеб, сомнительных денежных манипуляций, маневров — в монотонный рассказ о подвигах двадцати четырех.

Сегодня, 20 февраля, Вильгельм фон Опель, сын Адама, окончательно очистил ногти от отработанной смазки, прибрал подальше велосипед, забыл о швейной машине и носит приставку «фон», к которой сводится его семейная сага. С высоты своих шестидесяти двух лет он покашливал, глядя на часы. Поджав губы, смотрел на собравшихся. Ялмар Шахт на славу потрудился — скоро Опеля назначат директором Рейхсбанка и министром экономики. Вокруг стола сидели Густав Крупп, Альберт Феглер, Гюнтер Квандт, Фридрих Флик, Эрнст Тенгельманн, Фриц Спрингорум, Август Ростерг, Эрнст Бранди, Карл Бюрен, Гюнтер Хейбель, Георг фон Шницлер, Гуго Стиннес-младший, Эдуард Шульте, Людвиг фон Винтерфельд, Вольф-Дитрих фон Вицлебен, Вольфганг Ройтер, Август Дин, Эрих Фиклер, Ханс фон Левенштейн из Левенштейна, Людвиг Грауэрт, Курт Шмитт, Август фон Финк и доктор Штайн. Мы в нирване финансов и промышленности. Все тихие, спокойные, уставшие от ожидания — уже почти двадцать минут ничего не происходило, дым от сигар разъедал глаза.

Молчаливые тени останавливаются перед зеркалом, сосредоточенно подтягивают узел галстука, затем удобно располагаются в маленькой гостиной. В какой-то из своих четырех книг об архитектуре Палладио[2] определяет гостиную как комнату для ведения переговоров, сцену, на которой играют водевиль нашей жизни. На знаменитой вилле Годи-Малинверни, если пройти зал Олимпа, где боги веселятся среди декоративных руин, зал Венеры, где ребенок и паж убегают через нарисованную дверь, вы окажетесь в центральной гостиной, где над дверью в рамочке внимание привлекают последние слова молитвы: «Но избавь нас от лукавого». Однако во дворце председателя государственного собрания, где расположились мы, никто бы не нашел подобной надписи — избавление от зла не на повестке дня.

Под высоким потолком минуты тянулись медленно. Люди обменивались улыбками. Некоторые открыли кожаные чемоданы. Шахт время от времени приподнимал очки с тонкими стеклами, чесал нос и облизывал губы. Все сидели почти неподвижно, следя за дверью маленькими рачьими глазками. Кто-то чихнул, кто-то пошушукался. Кто-то достал платок и в тишине промокнул ноздри, затем принял прежнюю выжидательную позу. Все вокруг стола знали друг друга, занимались административными вопросами, разведкой, надзором, все состояли в какой-нибудь ассоциации предпринимателей. И, конечно, эти надменные, скучные, зловещие патриархи проводили нечто вроде семейных советов.

Простуженный Густав Крупп похлопывал себя по красным щекам перчаткой, кашлял и сморкался. С возрастом линия его губ стала напоминать уродливый перевернутый полумесяц. Предприниматель выглядел грустным и взволнованным; он машинально крутил между пальцами красивое золотое кольцо, погруженный в туман своих надежд и расчетов — очень может быть, для Круппа между этими двумя словами не было никакой разницы.

Внезапно двери и полы скрипнули, в прихожей послышались голоса. Двадцать четыре ящерки тут же вскочили на задние лапки и выпрямились. Ялмар Шахт сглотнул, Густав поправил монокль. За створчатой дверью шептались, свистели. Наконец улыбающийся председатель рейхстага вошел в комнату. Это Герман Геринг. Мы отнюдь не удивлены, для нас подобная встреча — обыденность, рутина. В деловом мире борьба политиков и предпринимателей — чепуха. Они привыкли к сотрудничеству.

Геринг сделал круг почета, с каждым из присутствующих перемолвился несколькими словами, каждому добродушно пожал руку. Председатель рейхстага явился не просто поприветствовать собравшихся; пробормотав приличествующие случаю любезности, он перешел к вопросу скорых выборов, назначенных на 5 марта. Двадцать четыре сфинкса внимательно слушали. Геринг объявил, что выборная кампания имеет решающее значение; необходимо покончить с нестабильным режимом; экономическая активность требует спокойствия и твердости. Двадцать четыре господина истово кивали. Электрические свечи на люстре подмигивали, нарисованное на потолке солнце сияло пуще прежнего. «Если нацистская партия получит большинство голосов, — продолжал Геринг, — это будут последние выборы на ближайшие десять лет, а может, — добавил он смеясь, — на сто».

Собравшиеся безмолвно выражали горячее одобрение. Послышался скрип дверей, и в гостиной возник новый канцлер. Тем, кто никогда его не встречал, было любопытно на него посмотреть. Гитлер улыбался, казался раскованным, совсем не таким, каким его представляли, да, он производил впечатление весьма приятного человека, куда более приятного, чем многие предполагали. Он каждого поблагодарил, каждого наградил крепким рукопожатием. После ритуала знакомства все заняли свои места в удобных креслах. Крупп в первом ряду нервно теребил себя за маленькие усики; прямо за ним двое управляющих «И. Г. Фарбениндустри», а также фон Финк, Квандт и еще несколько человек с ученым видом сидели нога на ногу. Раздался глухой кашель, скромно щелкнула авторучка. Повисла тишина.

Все слушали. Суть пространной речи канцлера заключалась в следующем: требовалось покончить со слабым режимом, обезопасить себя от коммунистов, упразднить синдикаты и позволить каждому начальнику быть фюрером на своем предприятии. Речь длилась полчаса. Когда Гитлер закончил, Густав встал, сделал шаг вперед и от имени собравшихся поблагодарил оратора за прояснение политической ситуации. Прежде чем уйти, канцлер быстро обогнул стол и со всеми попрощался. Гитлера поздравили, выказав исключительное почтение. Старые промышленники выглядели довольными. Когда дверь за Гитлером захлопнулась, Геринг взял слово, энергично переформулировал некоторые идеи, затем снова напомнил о выборах 5 марта как об уникальной возможности выбраться из тупика. Но для кампании нужны были деньги, а у нацистской партии накануне выборов не осталось ни гроша. Тут Ялмар Шахт встал, улыбнулся и произнес: «А теперь на кассу, господа!»

Немного бесцеремонная реплика никого не удивила: все привыкли к взяткам и подковерным играм. Коррупция на больших предприятиях занимает штатную должность, которую никогда не сократят, ее называют по-разному: «лоббирование», «премия», «финансирование партий». Большинство собравшихся пожертвовали сотни тысяч марок, Густав Крупп — миллион, Георг фон Шницлер — четыреста тысяч; таким образом наскребли кругленькую сумму. Это собрание 20 февраля 1933 года, которое можно считать уникальным моментом в истории предпринимательства, неслыханной сделкой с совестью, вернее, с нацистами, Круппу, Опелю, Сименсам и другим представлялось обыденным эпизодом деловой жизни, банальной инвестицией. Предприниматели переживут режим и будут продолжать финансировать многообещающие партии.