Мужик, которого я увидел первым, о моём воскрешении оповестил, видимо, весь корабль. В каморку разом ввалилось несколько человек. Первым был широкоплечий мужчина с бритой головой и небольшой бородкой с проседью. Одетый в рубашку-косоворотку и длинную безрукавку, в шароварах и сапогах. Опоясанный широким ремнём, на котором висел большой нож в чехле и что-то ещё. Взгляд умный и властный. Это, видимо, и был князь. Такой взгляд мог принадлежать только командиру высокого ранга, и я попытался встать. Но не успел, он сам в два шага подошёл к моей постели. Наклонившись, посмотрел мне в глаза, выпрямился и порывисто прижал к себе.

– Выжил, сынок, – тихо прошептал он. – Выжил!

Разжал объятия, несколько раз перекрестился, повернул голову и уже в голос произнёс:

– Жив товарищ наш, боярин Илья Георгиевич!

– Воздадим хвалу Господу за чудо сотворённое! – раздался густой бас, и к моей постели протиснулся кряжистый мужчина с внушительного размера крестом на цепи из крупных звеньев. Длинноволосый, с густой чёрной с проседью, бородой. На голове шапка, имевшая вид глубокого мягкого колпака из простой материи с меховым околышем. Одет в длинную однорядку какого-то особого покроя, из сукна малинового цвета с воротом, отделанным бархатом или мехом, не разобрал.

Я огляделся. В каморке стало довольно тесно. Возле меня стояли князь и отец Михаил. Какой-то средневековый дон в камзоле и коротких штанишках, с выпученными глазами и открытым в удивлении ртом торчал сзади них. Ещё один мужик с бритой головой, в бороде и усах, одетый в том же стиле, что и князь, стоял рядом с доном. За ними лекарь и тот лохматый мужик, первый, кого я увидел. И дальше, плотно, бородатые люди, полностью занявшие невеликое помещение. В дверях маячило ещё несколько голов, но войти уже было некуда.

Все эти люди крестились и кланялись в сторону изголовья моей постели, где в углу висела икона Николая Чудотворца, покровителя моряков и целителя больных. Батюшка стал громко произносить неизвестную мне молитву, а все остальные громко ему вторить. Я встал на колени прямо на постели и стал повторять за батюшкой слова молитвы. И чем дольше длилась молитва, тем я явственнее ощущал в произносимых ими словах волны искренней веры, тепла, доброты, радости. Показалось, что в каюте стало вроде бы даже светлее.

Я молился, и те слова, что шептали мои губы, шли от сердца. Только сейчас я полностью осознал, через что прошёл. Смерть и возрождение. Я был за гранью и вернулся оттуда. Я ощутил свою смерть. Моё «я» должно было пропасть, раствориться, исчезнуть без следа. Но я вновь дышу, думаю, воспринимаю окружающее, разговариваю с людьми. Значит, я – жив. ЖИВ! Жив благодаря Ему! Только Он мог сотворить такое ЧУДО! Радость моя била через край, а из глаз лились слёзы.

– Аминь! – услышал я и без сил повалился на своё ложе.

– Пошли, пошли. Пусть отдыхает, – голос князя. – Пантелеймон! Покорми боярина и не тревожь до утра. Пусть выспится.

Все вышли, тихо переговариваясь. Батюшка, перекрестив меня, тоже вышел. Я лежал, не шевелясь, сжимая почему-то оказавшийся в руке нательный крест. Бешеный восторг ощущения вернувшейся жизни постепенно снижал свой накал, адреналин уходил из крови. Руки мелко дрожали. А камень в кресте светился зелёным огоньком. Внезапно я почувствовал, что мёрзну. Сел на кровать по-турецки, завернулся в одеяло, оставив снаружи только голову. Я был ошарашен и не мог понять логики всего со мной происшедшего. Сжав виски ладонями, я начал считать «слонов». Как учил отец: «Столкнулся с проблемой, от решения которой зависит многое, а решение не получается? Посчитай слонов, успокойся. Отвлекись на другое. Выход есть из любого положения, и ты его найдёшь. Спокойно и трезво посмотришь на проблему с разных сторон, разложишь по полочкам – и всё, решение найдено. Главное, отсчитать достаточное количество слонов!».

– Один, два, три… сто пятьдесят восемь… двести семьдесят… Первое, – я вынырнул из импровизированной медитации спокойным и собранным, готовым на основе имеющейся информации делать осмысленные заключения. – Старый садюга меня всё же угробил. Почему я так решил? Тело не моё. Как бы я ни болел, так измениться моё тело не могло физически. Похудеть – да, обрасти бородой – да, но уменьшиться в росте – нет. Я помню свои руки, ноги, всё остальное. А сейчас я ничего не узнаю. Размер ног – меньше, руки – короче, ладони, пальцы – всё другого человека. Даже растительность на лице и то не моя! Тело крепкое, тренированное, мускулы рельефные. Но это всё чужое. Получается, что хозяин этого великолепия тоже умер. Как и я. От чего? Удар молнии. Я умер там, он – тут. Но моё сознание встретилось с его телом и возродилось в нём. Почему именно в нём? Более для меня подходящее или единственное свободное в тот миг времени? И почему вообще возродилось?! Или действительно Бог помог? Или инопланетяне с Высшим разумом?!! Так, стоп, а то опять слонов считать придётся. А его сознание куда делось, этого парня? Ах, да! Он же умер. А тело, получается, нет? Пока вопросов больше, чем ответов.

И так, и эдак крутил я обрывки доступной информации. Задвинул подальше вопросы, на которые сейчас ответов, хоть лопни, но не будет. Стал припоминать и анализировать всё, что сохранилось в памяти, и успел узнать в этом мире. Постепенно картина нарисовалась. Профессор включает свою установку. За окном лаборатории чудовищная гроза. Последнее, что отметило уплывающее сознание – это блеск зелёной (зелёной!!) молнии. Далее боль и грохот грома. Всё, аут. Здешние ощущения: боль в голове, горизонтальное положение в какой-то каморке, странные люди в древних одеждах. Разговор, что меня Бог пометил зелёной (опять зелёной!!!) молнией прямо в голову и меня трое суток отмаливали. И теперь я снова живой, а был «совсем мёртвый». Вот такие расклады пока что.

– Гражданка, ты туды нэ ходы. Снег башка попадёт сапсэм мёртвий будищ, – не кстати, хотя почти в тему, вспомнился эпизод известного фильма. Там снег мог попасть, а мне целая молния, да ещё зелёная, в башку прилетела. Помнится из морского фольклора, что если на закате солнца моряк увидит в небе зелёный луч, то он будет по морю ходить долго-долго и все морские беды его обойдут стороной. А мне прилетело это зелёное ночью, и не здесь. А здесь, этому бедолаге, когда прилетело? Хотя, он-то точно не моряк. Или моряк? Боярин – моряк? Чушь! Или нет?

Мои мысли прервал Пантелеймон (мой холоп?), притащивший в одной руке миску, а в другой – металлический стакан, объёмом, на глаз, около полулитра.

– Поднимайся, боярин. Поесть тебе принёс. Ты ж скока дней не евши, надо силушку восстанавливать.

Я поднялся и подошёл к сундучкам, изображавшим стол. В миске оказалась гречневая каша, а в стакане – разбавленное вино. Его я выпил в первую очередь. Потом взялся за кашу, имевшую почему-то мясной вкус, но не имевшую в себе ни кусочка мяса. Пока я расправлялся с загадочной кашей, Пантелеймон сбегал куда-то и принёс ещё один стакан. Его я уже пил спокойно, небольшими глотками. Сказать, что вино мне понравилось, не могу, но как средство утоления жажды – в самый раз. Так, прихлёбывая разбодяженным винцом удивительно вкусную кашу, я смотрел в окно на заходящее в море солнце. И тут началось. Мой организм, решив, что умирание сегодня не планируется, напомнил о своём насущном рычанием в животе. – Помни, сама природа верный назначит срок. Вэлком на горшок! – опять не вовремя, но по теме, вспомнилась чья-то песенка. Я сжался и глянул на стоявшего напротив холопа.