пары гектаров — если ее правильно приготовить, конечно. А в той же Башкирии солому-то выращивают на четырех с половиной миллионах гектаров! Заодно там, конечно, и всякое другое выращивают — но вот пройти в тепле зимний стойловый период республика способна буквально «на подножном корму». Причем я не просто так упомянула «стойловый»: коровники с птичниками ведь тоже отапливать нужно, причем даже посильнее, чем жильё: это в доме можно форточку прикрыть и нормально в закрытой комнате жить (ну, если в рационе гороховым супом и тушеной капустой не злоупотреблять), а помещения для скота даже в морозы проветривать необходимо постоянно.

И вот в «отопительных целях» сразу несколько предприятий «девятки» начали массовое производство (в кооперации друг с другом, поскольку тут требовалось оборудование именно разных министерств) машин для переработки соломы в пеллеты и пеллетных котлов для установки в жилые дома крестьян и на животноводческие фермы. Но это я сочла всего лишь «промежуточным вариантом», поскольку из той же соломы качественное топливо можно было и иначе получить. Например, в метановых танках: в них килограмм соломы превращался (причем довольно быстро, всего за месяц) в треть куба чистого метана. По теплотворной способности — практически то же самое, по удобству использования — на порядок лучше. А еще из метановых танков выхолило очень неплохое органическое удобрение, даже лучше навоза. Но для его получения все же требовалось эти танки выстроить — и вот как раз этим «свободные от работы мужики» и занялись. Но — исключительно в новых совхозах: дело это было не самым дешевым и большинство колхозов такое строительство потянуть точно не смогло бы. Да им никто бы те же детандеры и не продал бы: их и на строящиеся уже «метановые минизаводы» не хватало. Пока не хватало…

А «простой пеллетный микрозаводик», который предполагался к установке в каждом новом совхозе, был не очень-то и простым. То есть на заводике имелась машина, превращающая мелкорубленную солому (причем предварительно нагретую аж до восьмидесяти градусов) в собственно пеллеты. А эта солома грелась (и предварительно еще и сушилась) горячим газом, вылетавшим из трубы небольшой пеллетной электростанции, энергией с которой все моторы на этом заводике и запитывались. Еще в комплект заводика входила машина, которая готовую продукцию расфасовывала по мешкам (так как пеллеты просто на воздухе, впитывая влагу, со временем в труху превращались) — и все это стоило более чем прилично. Но все же оно того стоило: и селам на зиму отопление гарантировалось, и избытка продукции хватало как котельным в окрестных городах (небольших, конечно), так и местным электростанциям. Так что хотя как топливо солома с тем же углем конкуренции не выдерживала, за счет экономии на завозе угля она — при кажущейся дороговизне производства — оказывалась заметно выгоднее. Вдали от угольных шахт и карьеров выгоднее. Пока выгоднее — пока метановые танки не поднялись на окраине каждой деревни в стране, но до этого нужно было еще дожить.

Насчет «дожить» мысли меня начали посещать уже во второй половине апреля, но я их отбрасывала и вкалывала, не разгибая… в общем, того не разгибая, что обычно люди все же стараются разогнуть. И в мае я на «неразгибательный» режим перешла уже окончательно: работала «на удаленке», несколько раз в день преодолевая дистанцию от спальни до кухни и до своего кабинета. А первого июня с чувством глубокого удовлетворения от выполненной к этому времени работы увеличила население нашей квартиры еще на одного человека. Сережа хотел сына Александром назвать, но я всего лишь поинтересовалась, как, по его мнениию, в школе будут дразнить Александра Сергеевича (причем сообщила, что уж точно не «Грибоедовым»), и сын стал Володей.

От Николая Семеновича и Пантелеймона Кондратьевича я получила два втыка за то, что до последнего дня работала, а попутно еще и орден Ленина (и Николай Семенович ехидно сказал, что орден я не за работу обрела, а за рождение нового гражданина страны), но насчет работы я была относительно спокойна: все желаемые процессы я уже запустила, а пару месяцев специалисты и без меня с текучкой справятся. А если не справятся, то комп у меня у серверам Совмина и серверам Комитета уже подключен, номер телефона люди знают (и даже уже перестали пугаться, когда Ника или Вика, бравшие трубку, объясняли звонившим, где они видели все их проблемы).

А от инженеров из Ряжска я получила подарочек совсем уж высокотехнологичный: они смогли изготовить, причем по КМОП-технологии, оптический сенсор. И не просто сенсор, а матрицу на полтора мегапикселя, вполне пристойно передающую куда надо полноцветную картинку размером шестьсот на восемьсот точек на частоте до шестидесяти кадров в секунду — то есть вполне годную для изготовления видеоаппаратуры. Вообще-то о том, что КМОП-схемы к свету чувствительны, они заметили еще давно, однако чувствительность была, мягко говоря, не очень — так они придумали, как изготовить схему трехслойную, и собственно сенсоры почти всю наружную поверхность и заняли — а это, по моему мнению, было уже на грани технологического чуда. Или за гранью: тут мое мнение и мнение Лены немного разошлись. Сразу после того разошлись, как я наладила было группу инженеров «срочно придумывать управляемый по телевизору самолет-снаряд».

Причем последнее я попросила проделать в качестве «вспомогательной задачки», а основную я сформулировала попроще: научиться передавать телевизионный сигнал по линиям связи с пропускной способностью в пределах мегабайта в секунду. Потому что таких линий было уже довольно много, и даже между Москвой и Ленинградом была десятимегабайтная линия, а от Москвы до Горького и дальше до Куйбышева имелась линия, пропускающая свыше двадцати мегабайт. Правда, стоили такие кабели ну очень уж дорого, но до оптических было еще очень далеко. Или не очень, все же народ на эту тему думал очень серьезно и даже успел какие-то результаты вроде получить. Насколько я помнила, впервые в мире передачу сигнала по оптике осуществили в СССР, в Зеленограде, правда, еще не скоро, в конце семидесятых — но если разработчиков существенно поощрить и дать им побольше возможностей…

Когда сына кормишь, то много всякой ерунды в голову лезет. Но все же далеко не все, что в таких случаях туда лезет, является ерундой. Бывает, что и вполне дельные мысли возникают — а если есть люди, которые могут эти мысли еще раз подумать и в случае признания их не ерундой воплотить, то становится очень интересно. И интересно становится уже не одной мне…

Александр Петрович Буров от свалившейся на голову ответственности несколько обалдел, но он давно