В первый месяц он ходил по святыням Иерусалима, всюду, где хоть что-нибудь было связано со Спасителем. Обстановка в городе была мирная, со времени войны между агарянами и латинскими рыцарями многое изменилось; в отличие от свирепого Саладина нынешний султан был слабый, и, случись новому походу франков, они бы без труда возвратили Иерусалим. Магометане терпели присутствие в городе и армян, и франков, и русичей, и даже евреев, небольшое поселение которых развивалось в окрестностях города, угрожая стать большим.

Из Иерусалима Алексий отправился в Вифлеем поклониться местам, где родился Господь. Потом случилось ему побывать и в Египте, или, как он тогда назывался, в Мисюрь-стране. Фатех и Саргис договорились с купцами, шедшими из Дамаска, и они взяли их с собой. Повидал Алексий места, где Святое Семейство спасалось от Ирода — пещерки и колодцы, в которых Иосиф, Мария и младенец Иисус прятались. В городе Александрии русский инок молился о княжиче Александре — да пошлет ему Господь величие и могущество древнего греческого воеводы и царя, только чтоб кончина русского полководца была лучшей. И однажды во сне явились к Алексию святые братья Борис и Глеб. Они плыли в ладье по Клещину озеру, лицами светлые и радостные, и говорили:

— Исполать[8]Александру Ярославичу! Мы ему всегда сопутствовать будем!

И видел Алексий в том сне, что монахи Борисоглебского переяславского монастыря сидят с Борисом и Глебом в одной ладье, лицами столь же светлые и веселые. Только старца Иадора среди них он не видел, сколько ни вглядывался.

В Мисюрь-стране видели паломники множество жидовских жрецов, именуемых раввинами. Страна евреев в те времена находилась далеко на западе, на южном побережье Франции, но проклятых Богом изгнанников все равно тянуло назад, в края, где их племя было некогда счастливо, истребляя и грабя соседние народы. Память о былых великих поживах влекла их вернуться и в Мисюрь, и в Палестину, и в Ливан, и в Сирию. И султан проявил слабость, разрешив множеству раввинов переселиться из Франции в Александрию и Каир.

К Пасхе, с теми же дамасскими купцами, Алексий, Фатех и Саргис возвратились в Иерусалим. Наступил день, о котором так мечтал Алексий, — день, после которого ему можно было возвращаться домой, в родную Русь. В Великую субботу он присутствовал при чудесном возжжении Святого Огня, ежегодно вспыхивающего в канун Светлого Христова Воскресения в награду верующим, в назидание маловерным, в укор нехристям. И ему достался целый пучок свечей, горящих тем благодатным пламенем, которое поначалу ничуть не обжигало, и когда Алексий проводил тем огнем по бороде и усам, они не зажигались от него, а когда подставлял руку, руке не было больно, а только приятно и щекотно.

В Иерусалиме русский паломник приобрел особый сосуд для хранения пламени, туда только нужно было постоянно подливать маслица, и можно идти хоть на край света, неся с собой неугасимую лампаду. Тотчас, на Светлой же седмице, инок засобирался домой. К тому же и дамасские купцы, очень к нему расположенные душой, задержавшись в Святом Граде, возвращались в Дамаск и звали Алексия с собой. Распрощавшись с добрыми монахами Гефсиманской обители, он, опять-таки с Фатехом и Саргисом, отправился в путь из Иерусалима. Алексий светился от счастья — такие места повидал, таким святыням поклонился. Пасху у Гроба Господня встретил, а главное — вез с собой в лампаде то, за чем отправлял его игумен Иадор.

Обратный путь лежал снова вдоль Иордана. Здесь пришлось проститься с Фатехом и Саргисом. Грозный отец очень обрадовался встрече и умолял Алексия пожить у него в доме, но инок спешил спасать Святым Огнем родную землю. Да и караван купцов ждать бы не стал.

Повидал Алексий и Геннисаретское озеро. Отсюда дорога сворачивала на Дамаск, куда прибыли к Антипасхе. Здесь пришлось немного задержаться, дожидаясь, покуда двинется другой караван — в Алеппо. Другие купцы, друзья предыдущих, по их просьбе брали Алексия с собой. Живя несколько дней в Дамаске, инок побывал в домике Анании, где ослепший апостол Павел принял христианство и где жили первые христиане. Побывал и на самом том месте, где Савлу в огненном столпе явился Господь и спросил, почто он гонит Его. Постоял он под той башней, с которой Павла спускали в корзине. Все это ему показывали местные христиане, в основном тоже арамейцы. Среди агарян они оказались наиболее расположены к христианству, да и не мудрено — ведь Господь говорил именно на арамейском языке. Много попадалось христиан и среди арабов, но среди арамейцев куда больше. Они были первыми христианами, они и хранили огонь первой веры, от которого зажглись огни Иисусовы по всей земле.

В окрестностях Дамаска Алексий видел пещеры и живущих в них отшельников на горе Херувимской, побывал он и в арамейских монастырях на горе Сейднайе, где константинопольскому василевсу Юстиниану явилась Богородица, и в Маалюле, где скрывалась первохристианка Фекла и где теперь было множество келий с монахами и монахинями. А он и подумать прежде бы не смел, что здесь, в окрестностях одной из столиц магометанских, так безопасно и во множестве сохраняется христианское житие.

В конце апреля, когда о снеге уже и не вспоминалось, а кругом все цвело и наполняло округу дивными запахами весны, Алексий покинул Дамаск. Через три дня он был в Эмессе, где ему тоже встречались православные сирийские христиане, но неподалеку отсюда уже находилась граница с Триполитанским княжеством, и потому магометане не очень жаловали тут назореев, как они называли христиан.

В начале мая караван прибыл в Алеппо — северную столицу Сирии. Отсюда Алексию предстояло нести неугасимую лампаду, следуя пешим ходом, надеясь на то, что кто-нибудь по пути подвезет хоть немного. Но навык ходьбы быстро вернулся к нему, и вскоре он уже шагал себе да радовался, что жив и что Святый Огонь при нем.

В окрестностях Алеппо паломник из Переяславля побывал еще в одном святом месте — на горе Симеона Столпника. Там его поразило величие и размеры храма, возведенного вокруг столпа, на котором Святой Симеон простоял множество лет. Сам столп уже разрушился наполовину и представлял собой обветшавший камень высотой в три или четыре человеческих роста. Здесь был монастырь с немногочисленной братией, состоящей из арамейцев и греков. Пользуясь своими скудными познаниями в греческом и арамейском языках, он все же поведал им о том, что у них в Переяславле тоже был знаменитый столпник Никита, скончавшийся не так давно — каких-нибудь полвека тому назад. Только у него столп находился не на поверхности земли, а под землей. Покидая монастырь Симеона, Алексий от души радовался — будет что рассказать братии Свято-Никитского монастыря!

Дойдя до Антиохии, он далее двигался тем же путем, что и шел в Иерусалим в прошлом году. Ничто не тревожило его; каждое утро, просыпаясь на каком-нибудь диком ночлеге, он пел от радости своего существования в мире и шел дальше, но на полпути от Икония до Никеи на него напали разбойники-турки.

Монаха схватили, вырвали из рук весь его нехитрый скарб, а главное — разбили неугасимую лампаду. Не нарочно, а по какому-то невероятному случаю. Один из негодяев взял лампаду в руки, с удивлением разглядывая ее и не понимая, дикарь, почему этот путник тащит с собою зажженный светильник. И когда он рассматривал горящее кандило, оно вдруг само выскользнуло из его поганых рук, взвилось и — а-а-ах об камни! Пламя, белое в середине и лиловое по краям, вспыхнуло в рост человека, так, что разбойники отпрянули в испуге и попадали наземь. Только монах Алексий, замерев от горя, стоял прямо, как вкопанный в землю столб. Пламя тотчас полностью погасло, а внутри у Алексия все так и горело — горячо и ярко. Турки поднялись, отряхнулись, снова скрутили русского паломника, и началось его рабство.