Страшно было слушать об истребительном нашествии поганых, и одно лишь утешало Алексия — если сбылось предсказание Иадора про черную тучу Батыя, значит, сбудется и другое его пророчество, про славное будущее Александра, спасителя Земли Русской.

На Крещение Алексий омывался в мощных струях водопада, шумящего неподалеку, в двух шагах от монастыря. А уж после этого простился с добрыми братьями во Христе и отправился в путь на Русь родную. Шел он берегом моря Русского, обдуваемый зимними ветрами, миновал Питиунт и пришел в края, где обильно селились фряги из града Генуи, ловкие купцы и храбрые мореходы. На их повозках, шныряющих вверх и вниз вдоль побережья, он доехал до города Никопсия, принадлежащего племени зихов, принявших Крещение от константинопольских проповедников. Здесь можно было остановиться в греческом монастыре и пожить в нем пару деньков, пережидая, покуда иссякнет особенно лютый ветер с моря.

Простясь с гостеприимными зихами, далее Алексий шел через земли шапсугов и касогов, а когда дошел до пределов тмутараканских, тут ему добрые люди подсказали не ходить в главный город Матарху, потому что тамошние генуэзские фрязи стыда не имеют и торгуют со всем Кавказом, покупая рабов и увозя их на невольничьи фряжские рынки — в Геную, в Венецию, во Флоренцию. Там Алексий в рабах еще не был, но и не очень-то ему хотелось, а потому до самого Дона он шел, старательно обходя всякого подозрительного человека, всякий разъезд; здесь и Великий пост наступил, и напостился инок Алексий всласть! Как он пересек степи половецкие и добрел до рязанской украины[10], одному Богу известно, да и сам паломник едва ли смог бы толком обсказать. Но случилось так, что в праздник Сретенья он встретил русского человека, сообщившего ему, что он уже идет по землям Рязанского княжества.

Дальше начались для Алексия такие страшные дни, что даже само рабство в нешхайских горах показалось ему сущим пустяком по сравнению с ужасом зрелищ, открывшихся его взору в разоренной Русской земле. Не просто Великий, а Величайший пост пришел к нам, и Русь Святая стала огромной и страшной скудельницею, где всюду над трупами кружили враны, и некому до сих пор было убрать те трупы, обглоданные и обветренные белые костяки человечьи…

Дойдя до столицы Рязанского княжества, Алексий удостоверился, что сей столицы более не существует. Некогда мощный град обращен был в пепелище, являющее собою обугленного мертвеца, покрытого снежным саваном. Всё, что могло спастись, укрылось в рязанском Переяславле, расположенном на Оке ближе к Коломне. Там Алексий нашел остатки былого рязанского величия и услышал повесть о нашествии Батыя. Прошлой осенью, когда Алексий брел через Сирию и прикладывался к деснице Иоанна Крестителя, войско Батыя пришло на Русь, и Юрий Рязанский первым встретил его, не поддержанный другими русскими князьями, включая и самого великого князя Юрия Всеволодовича. Батый требовал отдать ему невестку Юрия, красавицу Евпраксию, жену княжича Федора.

Во всех Русских землях она признавалась наипервейшей красавицей. Сам Федор, отважно отвечавший поганому пришельцу, что русские не показывают жен своих злочестивым язычникам, был убит. Евпраксия же, узнав об этом, бросилась из окна терема на землю и разбилась вместе с младенцем Иванушкой.

Потом была сеча, погибель воинства рязанского, взятие Рязани и истребление всего населения. Далее Батый взял и пожег Коломну и Москву, а в те дни, когда Алексий дошел до Иерусалима, он явился под стенами стольного града Владимира и воздвигнул ставки свои напротив Златых Врат. Готовя захват города, Батый уничтожил Суздаль, истребив всех жителей, и лишь священство, иноков и монахинь зачем-то забрал в полон. Двоюродный брат Александра Ярославича, Всеволод Юрьевич, находясь во Владимире, принял монашеский постриг вкупе с супругой Агафьей, епископом Митрофаном, роднёю и всеми приближенными, не надеясь выжить. Благочинный епископ со слезами говорил: «Господи, Боже сил, седяй на херувимех, простри руку свою невидимую и приими с миром души раб твоих!»

В мясопустное воскресенье проклятые вороги вломились в город и всех, кто находился в нем, предали лютой смерти.

А в начале Великого поста прошлого года, сразу после взятия Владимира, поганые нехристи пошли дальше, захватывая и уничтожая прекрасные города русские — Юрьев, Дмитров, и пришли в родной град Алексия Переяславль.

— Что же? — с болью в сердце вопрошал он монахов рязанского Переяславля, рассказывающих ему о великих прошлогодних бедствиях. — Неужто и Переяславль наш пожгли?

— Не то пощадили! — горько ухмылялись монахи с понятной обидою — мол, нашу Рязань в распыл пустили, отчего ж ваш Переяславль оставили бы! — Обычаю своему они и тут не изменили. Нет нынче и вашего Переяславля на Клещине озере. Видал Рязаньку нашу? Таков нынче и твой родной градик, брате Алексий! Так что приуготовься и ты увидать скорбное, каковое мы тут второй год наблюдаем, грешные сироты.

Далее Батыева свора, захватив восточные земли русские, устремилась во все стороны — на Волгу к Городцу, на север — к Костроме и костромскому Галичу, на запад — к Твери и Новгороду. Великий князь Юрий с тремя тысячами воинов встретил их на берегах реки Сити за Ярославлем и положил главу свою на бранном поле к мерзкому ликованию истребителя Батыя. Ростовский епископ Кирилл, придя из Белозерского монастыря на место погибели великокняжеского войска, нашел там среди груды мертвых тел безголовое туловище Юрия Всеволодовича, видно, голову Батый взял на память.

На западе трупоядцы татарские взяли Волок Ламский, Тверь, Торжок, дошли до Валдая и лишь отсюда повернули вспять. Награбленного ими было уже столько, что с тяжелой ношею не могли они тащиться дальше. Веселые, аки бесы в аду, терзающие грешников, потекли они, пресыщенные кровью и добычею, по краю Смоленского княжества, мимо Вязьмы, дошли до Козельска, где местные жители, сложив свои головы до единой, умертвили в битве четыре тысячи нерусей, полагавших, что несть более на Земле Русской кого-либо, кто способен сопротивляться. Жадные до чужой смерти, сии нелюди впервые познали, каково погибать в большом количестве от русского оружия.

— Где же находились о ту пору Ярослав Всеволодович и сын его Александр? — нетерпеливо спрашивал у рязанских монахов инок Алексий. — Живы ли они?

— Ярослав был в Киеве, ожидая, придет ли Батый брать столицу древнюю нашу, — отвечал один из рассказчиков, инок Иоанн. — А сын его, добрый Александр, собирался отражать нечисть бесовскую в другом древнепрестольнем граде, в своем Новгороде. Господь Бог обоих уберег от участи великого князя Юрги Всеволожа и доблестного свет-Юрги Игоревича.

— Вот кабы они оба с войском на Сить к Юрге Всеволожу приспешили, глядишь бы, и одолели монгула проклятого, — проворчал другой инок Симон, на что Алексий возмущенно глотнул воздуха:

— И вместе со Всеволодичем главы свои там, на Сити, сложили! Нет уж, видать, и впрямь Господь уберег их, коль, гляди, такая несметная и необоримая сила была у Батыя.

Симон как стал возмущаться Александром, так его на том словно заспичило: