Таким образом, пусть это будет отель. Не тратя больше времени на раздумья, Фрэнки натянула полосатые зеленые брючки, и короткую майку, потом заплела волосы. Внимательно разглядывая себя в зеркале, она обнаружила две новые веснушки и сердито посмотрела на отражение. Наконец сумка была закрыта и Фрэнки готова к отъезду. Раздался стук в дверь. Горничная в униформе принесла поднос с завтраком, потом робко удалилась. И даже не попросила чаевые.

С аппетитом завтракая, Фрэнки обнаружила, что все время смотрит на ту фотографию в серебряной рамочке. Наконец, не в силах больше выносить это, она подошла и положила фотографию изображением вниз. Зачем Сантино поцеловал ее вчера? Этот вопрос внезапно возник в ее голове. Простое любопытство, желание узнать, насколько она выросла? Неужели он действительно мечтал о ней еще пять лет назад? Или ее холодное, деловое отношение к нему задело его мужское самолюбие? Неужели он ожадал, что она будет краснеть, жеманиться и изливать свои чувства, как делала это подростком?

Фрэнки поежилась при воспоминании о прошлых обидах, мечтая лишь о том, чтобы вырваться из рук Сантино. Она снова почувствовала себя страдающей от неразделенной любви девочкой, беспомощной жертвой эмоций и страстей, слишком сильных и не поддающихся управлению.

И, возвращаясь в прошлое, Фрэнки с легкостью вспоминала того, прежнего Сантино, высокого, ловкого, загорелого юношу, пугающе похожего на какого-то языческого бога. Тогда ему было только двадцать, и он был студентом. Отец Вассари, пожилой священ-ник, привел его в дом к ее деду только потому, что Сантино единственный во всей деревне говорил по-английски.

Тогда Фрэнки мало понимала диалект, на котором говорили дед и его сестры, Маддалена и Тереза. После месяцев изоляции звуки английского языка вызвали у Фрэнки потоки слез и бурных, излишне эмоциональных словоизлияний. Она умоляла Сантино разыскать ее отца, чтобы тот вернулся и отвез ее в Англию.

— Я не собираюсь разговаривать с тобой, если будешь вести себя как маленькая девочка, — с усмешкой проговорил Сантино. — Отец Вассари полагает, что ты будешь намного счастливее, если научишься воспринимать деревню как свой родной дом.

Глядя в ее изумленное лицо, Сантино грустно вздохнул.

— Он понимает, что эта жизнь совсем не похожа на привычную для тебя, что недостаток свободы тебя тяготит, но ты тоже должна понять, что твой дед вряд ли изменит свое решение…

— Я ненавижу его! — захлебнулась от слез Фрэнки. — Я ненавижу всех здесь!

— Но в твоих жилах течет кровь твоего отца и, следовательно, твоего деда, — напомнил Сантино. — Джино признает эту связь. Если бы не признавал, не впустил бы тебя в свой дом. Ты — часть его семьи…

— Они мне — не семья! — снова зарыдала она.

— Маддалена очень обиделась бы, если бы услышала твои слова. Похоже, она любит тебя.

Ее робкая двоюродная бабка, которой безраздельно командовали ее острая на язык старшая сестра и вспыльчивый брат, была единственным человеком в доме, который пытался облегчить горе Фрэнки. Она никогда не кричала на девочку, если слышала ее плач по ночам. Она просто пыталась, как умела, успокоить ее.

— Я обещаю, что попытаюсь найти твоего отца, но ты тоже должна пообещать мне кое-что, — мрачно сказал Сантино. — Это обещание ты должна научиться выполнять ради собственного блага.

— Какое обещание?

— Прекрати убегать. Это только злит твоего деда и лишний раз убеждает его, что ты очень дурно воспитана, и тебя нельзя выпускать из дома. Он очень строгий человек, и твоя непрекращающаяся дерзость только делает его еще более упорным…

— Я просто хочу вернуться в Лондон, — пробормотала она. Слезы снова хлынули из глаз. — К маме… к друзьям… в школу…

— Но сейчас тебе нужно научиться жить с сардинской половиной своей семьи, рiссоlа miа,[4]— грустно проговорил Сантино.

В доме деда с ней обращались как с непослушным ребенком, чьи желания и потребности не в счет, а Сантино был с ней так откровенен. И это убедило ее, что Сантино на ее стороне. Она доверила ему разыскивать своего отца.

Когда он сообщил ей, что отец погиб в автомобильной катастрофе, Фрэнки лишилась последней надежды. Сантино стал ее спасательным кругом.

Усилием воли Фрэнки загнала эти воспоминания о своих сардинских родственниках на дно памяти. Последние пять лет дед не отвечал на ее письма, и это не удивляло. Он никогда не мог ни понять, ни одобрить действия своей внучки, оставившей мужа. Дед считал, что солнце всходит и заходит благодаря Сантино. В своем незнании истинного состояния их брака он стыдился ее поведения.

Фрэнки вышла из комнаты и оказалась в обшитом деревянными панелями коридоре с картинами старых мастеров и красивыми коврами, от которых исходило тусклое сияние богатства и древности. При виде каменной винтовой лестницы у нее возникло искушение подняться наверх.

Через дубовую дверь на вершине лестницы Фрэнки вышла на крышу или на крепостной вал? Она подошла к парапету и заглянула вниз. Перед глазами открылась головокружительная пропасть, где древние каменные стены смыкались со скалой. Потом она посмотрела вверх и вокруг, впитывая в себя величественную панораму увенчанных снегами гор, окружавших плодородную долину.

— Похоже, ты совсем выздоровела.

Фрэнки испуганно обернулась. К ней шел Сантино. Потертые голубые джинсы обтягивали его худые бедра и длинные, сильные ноги. Белая рубашка с короткими рукавами оставляла открытой его загорелую шею.

Фрэнки покраснела, не в силах оторвать глаз от его фигуры. Сантино с беззаботной грацией уселся на парапет, демонстрируя полное безразличие к бездонной пропасти за спиной.

— Я думал, ты еще в постели, — признался он.

— Я полна сил, — сдавленно сообщила Фрэнки, боясь, что он свалится в пропасть.

— Преданная делу, целеустремленная женщина, — процедил Сантино, осматривая блестящими глазами ее стройную фигуру. — Подумать только, раньше ты стирала мои рубашки и умудрялась испортить их.

Фрэнки вспомнила свою отвратительную подростковую неловкость, которая охватывала ее рядом с Сантино. Он был безумно красив. Какой-нибудь греческий бог рядом с ним выглядел бы невзрачным, потому что в статуе нет и не может быть его жара и энергии. Если бы она никак не реагировала на его сексуальную привлекательность тогда, можно было бы заподозрить, что с ее гормонами что-то не так, говорила она себе.

— Неужели? — сказала она усталым голосом.

— Я всегда подозревал, что ты кипятила их, — продолжал Сантино, упрямо отказываясь понимать намек, что эта тема убивает всякое желание беседовать.

— Ну, ты мог бы пожаловаться, если это досаждало тебе.

— Ты чудесно готовила.

— Я любила готовить не больше, чем скрести пол на кухне! — Это была ложь, и он знал, что она лжет.