Выйдя из каюты, он направился на нижние уровни «Багряного поучения». До палубы, где содержались бойцы Роты Смерти, капитан добрался одновременно с Альбином. Судя по виду сангвинарного жреца, его также что-то встревожило.

— Ты тоже это уловил? — спросил Кастигон.

— «Уловил»?.. — Альбин замялся.

— Значит, да.

— Я…

Рев раздался вновь, весьма отчетливо. Он доносился из дальнего конца мрачного зала перед космодесантниками.

— Чем занимается брат Корбулон?

— Мне не к месту задавать вопросы верховному жрецу, — сказал Альбин.

Он не лукавил.

— Мне тоже, — признал Кастигон, — и все-таки я задам их.

Я вижу Хоруса. Глаза — инкрустации на черной броне. Ангел у его ног.

Нет.

Хоруса здесь нет.

Я вижу его.

Нет. Отвернись от фантомов.

Плыви против течения.

Все еще тону.

Всплываю на поверхность к другому призраку, из иной эпохи. Из моего времени. Этот фантом — я. Он обращается к братьям с речью. Мы на другом звездолете.

На орбите Гадриата XI. Мы прибыли, чтобы отбить планету у орков. Я выкрикиваю слова веры и войны. Призываю собравшихся космодесантников сражаться, неотступно следуя принципам благородства, гордости и приверженности цели. Я безупречен, как когда-то.

Но мне памятен тот час. Мой первый приступ.

Среди братьев начинается волнение — их капеллан вдруг перешел на высокий готик.

Они замечают, как растет его неистовство.

Во мне пробуждается двойная ярость. Я еще раз испытываю гнев, который впервые ощутил тогда, — хватку призрачного безумия в нашей крови, — но также и новое неистовство. Оно рождено из осознания утраты. Я вспоминаю себя прежнего, и потеря былой личности приводит меня в бешенство. Два исступления подпитывают друг друга, терзают меня сообща, и меня затягивает все глубже.

Багрянец сгущается настолько, что переходит в черноту.

Проносятся отголоски минувшего. Эхо самого Ангела. Крики о воздаянии сливаются в шум, дробящий любые связные мысли.

Но я тону не бесцельно.

Погружаясь во тьму, продолжай биться. Наноси удары врагу. Проливай его кровь.

Вечно и непрестанно. Даже океана крови будет мало.

Океана…

Капитан пошел к камере допросов, Альбин последовал за ним в шаге позади. По обеим сторонам зала новобранцы Роты Смерти бились в цепях и бросались на запертые двери. С тех пор как Кастигон возглавил Рыцарей Баала, их «Багряное поучение» никогда не перевозило столько жертв Черной Ярости за один раз; когда их выпустят на Флегетоне, вспыхнет насилие колоссальных масштабов.

Боевые братья вызывали у воина нечто среднее между скорбью и восхищением. Он ощущал тягу Красной Жажды, и тень Черной Ярости лежала у него на душе, как и у любого Кровавого Ангела. Кастигон упражнялся в сдерживании проклятия и молился об укреплении этих оков, почитая благороднейшее наследие ордена.

«Мы — нечто большее, чем совокупность наших изъянов», — подумал он.

И все же падшие могли сражаться безоглядно, разить врага в полную силу своей ярости. Капитан почти завидовал им. Почти.

Впрочем, в их неистовстве не было ничего завидного, как и в мучительных воплях, от которых содрогались каменные чертоги «Багряного поучения». Громче всех звучали резкие зычные крики из камеры допросов.

Но, сколь бы оглушительно ни ревел Лемартес, каким образом Кастигон услышал его на верхних палубах корабля?

Капитан не хотел задумываться над этим вопросом, зная, что не найдет удовлетворительного ответа. Но тот вопль уловил и он, и Альбин, и другие братья 4-й роты. Вероятно, каждый из них. Подобное невозможно игнорировать.

Подойдя к двери, Кастигон заглянул внутрь между прутьями и увидел, что верховный сангвинарный жрец пытает Хранителя Потерянных.

Океан в бурю. Тот же самый. Чудовищные валы. Медленно опускается низкое небо. Кровавые волны бьются о его твердые своды. Через шторм ступает тень, творец этого катаклизма.

Она — воплощение ярости, безграничной и нескончаемой. Горящая кровь, что сокрушит небеса.

И что-то еще. Утрата?

Да, утрата.

Я пробиваюсь сквозь обломки мыслей. Отчаянно пытаюсь всплыть на поверхность, глотнуть воздуха, обрести разум.

Утрата. Чья же? Моя?

Нет.

Это тень лишилась чего-то.

Вот она, крупинка знания, маленькая, но полноценная. Цельная и абсолютная. Знание сияет, пронизывая пелену неистовства, и я хватаю его.

Оно становится камнем — надежным якорем реальности.

Выбираюсь обратно.

Что я вижу?

— Вижу тебя, брат Корбулон.

Громоподобный рык Лемартеса, сотрясавший крейсер, сменился напряженным от усталости шепотом. Перемена произошла в один миг, словно на место капеллана телепортировали другое создание. Склонявшийся над ним жрец выпрямился и отступил на шаг. В течение эксперимента он непрерывно взывал к Лемартесу, хотя не слышал собственного голоса. Капеллан, очевидно, уловил его, если сумел вернуться после столь жестокого приступа.

— Я рад, — сказал Корбулон. — Тебе точно захочется…

Сангвинарный жрец осекся. Он едва не предложил Лемартесу «отдохнуть», но вспомнил, что для капеллана это слово давно уже лишено смысла. Тот сидел, стиснув челюсти, и вздувшиеся у него на шее жилы казались железными прутьями. Воин так крепко вцепился в подлокотники кресла, что смял их пальцами. Кандалы еще держались, но Корбулон не сомневался — если бы он не зафиксировал голову Лемартеса и тот получил бы хоть какую-то свободу действий, то наверняка бы вырвался. Обрел бы волю, находясь при этом в полной власти исступления.

Главный вопрос, разумеется, в том, бывает ли капеллан полностью свободным от безумия.

Лемартес неотрывно смотрел на жреца.

— Ты веришь, что я вижу тебя? — спросил он.

Глубоко запавшие глаза капеллана пылали темным пламенем. Кожа на лице натянулась так, что оно почти не отличалось от черепа, скалящегося со шлема Лемартеса.

— Докажи, что говоришь правду, — ответил Корбулон.

Требование жреца не было формальностью: в разумности капеллана всегда приходилось сомневаться. Тот, кто сохранил дар речи, поддавшись Черной Ярости, мог видеть в Корбулоне самого Хоруса, но утверждать иное — значит притворяться, чтобы получить шанс для нападения.

Как ни поразительно, Асторат верил в Лемартеса, и сангвинарный жрец хотел бы разделить его убежденность. Многие в ордене требовали смерти капеллана, считая его существование чем-то немыслимым. Из природы Изъяна следовало, что не может быть никакого Хранителя Потерянных — только их Избавитель. Но Асторат посчитал иначе и не нанес удар, что само по себе стало чудом. Кроме того, есть пример Мефистона…