стоишь перед бездной, и что там, если переступить некую невидимою черту, даже не представить! Я думаю, что это не пропасть, в которой пропадают, а что-то вроде границы между мирами, уровнями или эпохами, не знаю…, но думаю, что Надя таким вот образом перешла её и сразу здесь умерла, а на самом деле живёт, там…, с ним, с тем, кого любит.

– То есть ты считаешь, что мы все подошли к некоему переходу и Надя является кем-то вроде первопроходца, так что ли?

– Да! – Александр остановился напротив меня, – да, это переход, он начался, потому времени, того, которое мы знали, не понимали, но хотя бы жили с ним, теперь нет.

– Новая эпоха, – я задумчиво смотрел на огонь в печке, – значит мы все всё-таки подошли к некоему рубежу…, для кого-то он последний, а для кого-то только продолжение его жизни, там…, а что является ключом?

– Я долго думал над этим и вот что мне кажется здесь стало основным – Надя всецело сама осознанно прочувствовала ту боль, которую она причинила ему, понимаешь, полностью, а врач сказал, что она несовместима с жизнью – настолько у неё был высок внутренний уровень сострадания к человеку. В нашем мире он невозможен, мы не готовы принять такой уровень ответственности за свои и чужие поступки или чувства, он намного превосходят наши возможности. Но, если здесь эта новая сущность человека уже проявила себя, то есть я хотел сказать, что здесь, сейчас, уже появились люди способные принять принципы новой эпохи, значит она пересекает нашу, проходит насквозь, увлекая за собой тех, кто способен там быть…, не стать Им, а быть Им!

Разбуженный долгим протяжным воем долго ещё лежал, глядя в потолок. Скользил взглядом по бледно – освещённой комнате. А ведь и солнце ещё не взошло, а уже так светло, как и не заходило. Заварил кофе.

Посидели на крыльце, глядя на стелющейся над поляной туман. Ещё как-то непривычно совсем тихо. Птица пролетела над лесом, возвращаясь от куда или по делам. Пошли по сырой траве через луг к лесу, а за ним вышли к озеру. Сидели на мостках. Как будто на другой планете, никого нет и движения нет. Стало подниматься солнце. Возвратились. Опять лёг и заснул.

Долгий протяжный вой, уже вечер. Опять варю кофе и читаю «Идиота».

Блаженный. Душа и совесть… или это одно и тоже. Обычно бледное лицо и голубые глаза, совершенно светлые, из души устремлённые во всё, что может быть у человека и даже, наверное, не только у человека, а во всё существующее. Думая об этом смотрю как Александр кормит кота и как тот не спеша моется и очень уютно укладывается спать.

– Чёрная душа…, а бывает ли такая? Она или есть, или её нет. Э-э, нет… душа бывает и чёрная, и вообще любого цвета. Если бы не было разных душ и людей, наверное, разных не было бы. Но людей делят лишь на две от того, что души у некоторых и вовсе не бывает, а есть лишь эмоции на удовлетворение неких потребностей.

– Ты говоришь, что в сущности ты можешь обойтись без собственного Я, если под Я понимать объективные факторы влияния среды, духа, общества. И жить где захочешь, и говорить, что сможешь, независимо от народа. Тогда нет Родины, а есть лишь среда обитания, по твоим словам. Смотри какое широкое и, в тоже время, какое до ужаса мелкое понятие – среда обитания. Для живого бесконечно, но, а для человека, видимо оно бесконечно мало и не только в силу его физики или души.

– Да, душа бывает разного цвета, но даже не в среде обитания дело и не народ здесь играет доминанту сам по себе. А назвали светлую душу идиотской – слово злое от отчаяния и потому особо ядовитое и я верю не из-за того, что люди злы или непорядочны, а просто в силу того, что слабы в одиночестве своём. Но народ горд своей историей и свободой, и культурой сохранённой. И можно жить с разными народами в разных странах, жить плохо или хорошо, но душа народа светлая, а одна душа тёмная и потому всегда будет «идиот», который будет умирать от горя и счастья, и который будет что-то делать никому неведомое и говорить, что-то никому непонятное. А потом умрёт с тоски по чему-то одному ему значимому, оставив только досаду и некое чувство опустошённости от того, что что-то потеряли и, ведь, главное понятно, что, и потому досадно.

Смотрели неотрывно на звёзды, как их всё больше и больше появляется в небе. Некоторые из них движутся, знать не звёзды. А как же не звёзды раз на небе, обязательно звёзды. А со звёздами надо говорить. Пусть ты даже молчишь, но они требуют к себе внимания. Они же одиноки там на небе, потому что небо такое большое, а они такие маленькие и так далеко друг от друга, что и не докричишься. Они смотрят на нас, а я почему-то неожиданно вспомнил: «… о конце мира поёшь, ты опять как в могилу глядишь. Стоя напротив смотрела в глаза – у меня мама… всего полгода как умерла, и я теперь живу одна…, приходите меня навестить. Молча смотрел – вы всех их убили? – Почти, я устал, я лягу поспать, через красный закат пройдя и даже никого не спросил, ну зачем мне твои слёзы – я теперь живу одна…, вы придёте меня навестить? – Да. И снова молчанье. – Так вы всех их убили? – Почти. – Ну что ж, сын, тебе можно поспать… ты снова…, куда опять, а сможешь меня взять? – В другой раз. Отец. Её подруга в могиле. Рыбак! – ответь – что же такое смерть? Вот и я не знаю, но хочу посмотреть. Завяжи мне глаза, я хочу умереть. Помоги. Родился я сам, а без помощи уйти не могу. Пожените нас – это наши последние деньги. – А я верю вам, но ты должен уйти, чтобы, родившись, прийти. Надо ждать…, надо ждать и любить. Она шла по реке, она искала тебя, она просила забрать себя реку, но рыбак смерти не знал. Знать человеку неудобно ждать, ждать и любить. – А, ты здесь? Сын тебе лучше поспать, чтоб вернуться обратно к себе. Вы всех их убили? – Почти. – Я живу здесь одна, навестить вы придёте меня? – Да, вы одна у меня. Посвящение вам и в память себе. Мой друг, мой учитель, мой сын, ты поспи, чтоб вернуться потребовалось