– Я им не доверяю.

Мне такой ответ показался до ужаса странным. Странным и смешным.

– Пластинки легко царапаются.

– Если их беречь, то нет.

Я обвел взглядом бардак в его комнате.

– Да уж, я вижу, как усиленно ты бережешь свои вещи.

Он не рассердился. Он рассмеялся. Затем дал мне книгу.

– Вот, – сказал он. – Можешь почитать, пока я прибираюсь.

– Может, мне лучше просто уйти? – Я замолчал и снова оглядел его неубранную комнату. – Тут как-то страшновато.

Он улыбнулся:

– Не надо, не уходи. Я ненавижу убирать.

– Наверно, это потому, что у тебя так много всего.

– Да ладно, это просто вещи.

Я ничего не ответил. У меня столько вещей не было.

– Если ты останешься, – продолжил Данте, – прибираться будет не так противно.

Я чувствовал себя не к месту, но согласился:

– Ладно. Тебе помочь?

– Нет. Это моя работа. – В голосе его сквозила обреченность. – Как сказала бы моя мама: «Это твоя ответственность, Данте». Ответственность – ее любимое слово. Она считает, что отец меня слишком жалеет. Конечно, жалеет. А чего она ждет? Папа – человек мягкий. Она сама за него вышла, так чего удивляется?

– Ты всегда анализируешь своих родителей?

– Ну они ведь анализируют нас, правда?

– На то они и родители, Данте.

– Ну давай, скажи еще, что своих предков ты не анализируешь.

– Наверное, анализирую. Но что-то не особо помогает. Я до сих пор их не понимаю.

– Ну я вот понимаю папу, но не маму. Мама для меня – главная загадка Вселенной. В смысле, в вопросах воспитания она довольно предсказуема, но вот в остальном совсем непостижима.

«Непостижима». Я решил, что загляну в словарь, когда дойду до дома.

Данте посмотрел на меня так, словно ожидал ответа.

– Маму я более-менее понимаю, – сказал я. – Но папа. Он тоже непостижим. – Я почувствовал себя каким-то притворщиком оттого, что использовал это слово. Может, в том-то все и дело. Я не был настоящим парнем. Я был притворщиком.

Данте вручил мне сборник стихов.

– Прочитай, – сказал он.

Я никогда прежде не читал подобных сборников и даже не был уверен, что знаю, как их читать. Я поднял стеклянный взгляд.

– Это поэзия, – сказал Данте. – Она тебя не убьет.

– А вдруг убьет? Представь: «Мальчик умер со скуки, читая стихи».

Данте пытался не рассмеяться, но это у него всегда получалось плохо, потому что смеха в нем было много. Покачав головой, он принялся собирать одежду с пола. Потом указал на стул:

– Просто скинь с него все и садись.

Я поднял стопку книг и альбом для рисования и переложил их на пол.

– А это что?

– Альбом.

– Можно полистать?

Он покачал головой.

– Не хочу никому показывать.

Интересно. Значит, у него есть секреты.

Он снова указал на сборник стихов и сказал:

– Серьезно, он тебя не убьет.

Убирал Данте весь день. А я читал сборник поэта по имени Уильям Карлос Уильямс[10]. Я никогда о нем раньше не слышал, но я вообще ни о ком не слышал. Что-то я даже понял. Не все, но кое-что – вполне. И не сказать, что мне не понравилось. (Вот уж не ожидал.) Стихи были интересные – и вовсе не глупые, нелепые или заумные, хотя именно такой мне всегда представлялась поэзия. Одни были простые, другие – непостижимые. Может, я все-таки знаю это слово? – задумался я.

А еще я подумал, что стихи похожи на людей. Одних ты понимаешь с ходу, а других – нет и, может статься, не поймешь никогда.

Меня поразило то, как Данте упорно и последовательно убирал свою комнату. Когда мы только пришли, в комнате царил хаос, но в конце каждая вещь лежала на своем месте. И в мире Данте воцарился порядок.

Он разложил все книги на полке и письменном столе.

– Книги, которые я хочу прочитать в ближайшее время, я держу на столе, – объяснил он.

Стол. У него был настоящий письменный стол. Когда мне нужно было что-то написать, я шел на кухню.

Данте выхватил у меня сборник и принялся искать какое-то стихотворение. Оно называлось «Смерть». Стоя посреди своей свежеубранной комнаты, он выглядел безупречно: мягкий свет вечернего солнца лился в комнату через окно, а он держал книгу так, словно в его руках – и только в них – ей самое место. Мне понравилось, как Данте читал это стихотворение, – так, будто он его и сочинил:

Он мертв

собаке больше не придется

спать на картошке

чтоб зимой

не промерзала

он мертв

старый ублюдок —[11]

Дойдя до слова «ублюдок», Данте улыбнулся. Ему нравилось произносить это слово, потому что у него в доме оно было под запретом. Но здесь, в своей комнате, Данте мог прочитать и присвоить его.

Весь оставшийся день я просидел в большом и уютном кресле в комнате Данте, пока сам он валялся на только что заправленной кровати. И читал стихи.

Я не беспокоился о том, что не пойму их. До смысла мне не было дела. Не было, потому что важен был лишь голос Данте. Он казался мне настоящим, отчего и сам я чувствовал себя настоящим.

До встречи с Данте мне было невыносимо находиться рядом с другими людьми. Но рядом с Данте казалось, что нет ничего естественнее, чем разговаривать, жить и чувствовать. Хотя в моем мире все было по-другому.

Придя домой, я нашел слово «непостижимый» в словаре. Оно означало нечто недоступное пониманию. Я выписал синонимы в тетрадь. «Непонятный». «Необъяснимый». «Загадочный». «Таинственный».

В тот день я узнал значения двух новых слов. «Непостижимый». И «друг».

Слова меняются, когда ощущаешь их изнутри.

Шесть

Однажды вечером Данте пришел ко мне домой и представился моим родителям. Ну кто так делает?

– Я Данте Кинтана, – сказал он.

– Он научил меня плавать, – пояснил я. Не знаю почему, но мне захотелось признаться в этом родителям. Я посмотрел на маму: – Ты велела мне не утонуть, вот я и нашел того, кто помог мне сдержать обещание.

Папа с мамой переглянулись. И, кажется, даже улыбнулись друг другу. Слава богу, – думали они, – у него наконец-то появился друг. Меня это раздражало.

Данте пожал руку моему отцу, а затем вручил ему книгу.

– Я принес вам подарок, – сказал он.

А я просто стоял и наблюдал за ним. Я видел эту книгу на журнальном столике у него дома. Это был альбом с репродукциями картин мексиканских художников. В тот миг