Ходившие уже несколько недель по Средиземноморью пересуды рисовали невероятный портрет дерзкой куртизанки, своего рода будуарной Мессалины, получившей по милости Наполеона, ее любовника, титул княгини, привыкшей к коварству и любым компромиссам и готовой на что угодно, на любую подлость, чтобы обеспечить успех трудной миссии. Но перед лицом действительности султанша без труда поняла, что секретная служба англичан высосала из пальца этот фантастический портрет, просто не имеющую никаких оснований карикатуру. Карикатуру, из-за которой, однако, она чувствовала себя тайно уязвленной. Княгиня Сант'Анна была ее кузиной, и, хотя родство очень дальнее, ей не доставило удовольствия слышать столь одиозные высказывания о представительнице ее рода. Так что желание составить собственное мнение и склонило ее в основном к решению встретиться с обвиняемой. И теперь она хотела знать все об этой необычайно прекрасной молодой женщине, которая, похоже, несла слишком тяжелый для; нее крест, но несла его с достоинством.

Смущенная и неуверенная вначале, Марианна, которая собиралась только кратко и поверхностно изложить историю своей жизни, мало-помалу попала под влияние исходивших от ее собеседницы симпатии и понимания.

Как ни удивительно было ее существование до сего дня, Нахшидиль значительно превосходила ее, ибо путь от монастыря в Нанте до гарема Великого Повелителя и верховной власти нельзя сравнить с путем от замка Селтона до дворца Сант'Анна, даже если он проходил через альков Наполеона.

Когда она после долгого монолога наконец умолкла, то заметила, что рассказала все до мельчайших подробностей и уже очень поздно, так как вокруг террасы, где сидели женщины, царила более глубокая тишина, чем раньше. Утих шум города и моря, и слышались только шаги часовых у дверей сераля и легкий плеск прибоя.

Султанша сидела так неподвижно, что обеспокоенная Марианна подумала, уж не уснула ли она. Но та просто задумалась, ибо вскоре молодая женщина услышала ее вздох.

— Вы наделали гораздо больше глупостей, чем я, которая, кстати, следовала только велению рока, но я не нахожу никого, кто набрался бы смелости упрекнуть вас в этом. Потому что, если хорошо разобраться, виновна во всем любовь. Это она, раз за разом вызывая страдания и возбуждение, направляла вас по необычному пути, который привел вас ко мне…

— Сударыня… — пробормотала Марианна, — ваше величество не слишком строго судит меня?

Нахшидиль снова вздохнула, затем вдруг рассмеялась.

— Судить вас? Мое бедное дитя! Скажу откровенно, что я вам завидую!

— Завидуете мне?..

— Конечно! У вас есть красота, благородство, знатное имя, ум и смелость, у вас есть самое драгоценное — молодость и, наконец, у вас есть любовь. Я знаю, сейчас вы скажете, что эта любовь не приносит вам много радости и в настоящий момент даже немного утратила свою силу. Но главное, что она существует, толкает вас вперед, наполняет вашу жизнь и кипит в ваших жилах вместе с молодостью. Вы также свободны и имеете право сами распоряжаться собой, даже отправиться, если вам захочется, преследовать эту любовь в необъятности мира, широко открытого перед вами. О, да, я завидую вам.

Вы не можете знать, до чего я вам завидую.

— Сударыня! — воскликнула Марианна, встревоженная болью и сожалением, звучавшими в этом нежном, бархатном, привыкшем к шепоту голосе.

Но Нахшидиль не слышала ее. Признания гостьи пробили брешь в заключавшей ее душу стене, и оттуда, словно море через размытую дамбу, хлынули мучительные желания и сожаления.

— Знаете ли вы, — продолжала она еще тише, — знаете ли вы, что такое двадцатилетней познать впервые любовь, но в объятиях старца? Мечтать о просторах, плыть через океан, проводить ночи под бездонным не бом, слушая песни негров, вдыхать ароматный воздух островов и… оказаться в клетке, стать жертвой внимания презренных евнухов и ненависти и тупости целой армии женщин с рабскими душами! Знаете ли вы, что такое бесконечно мечтать о ласках молодого мужчины, желать объятий и любви такого, здорового и пылкого, оставаясь на шелковых подушках в уединенной комнате, откуда вас иногда извлекают, чтобы отдать существу слишком старому, чтобы пародия любви не была мучительной?.. И это на протяжении многих лет, убийственных, ужасных лет! Тех, которые могли стать богатыми чувствами, самыми пылкими!..

— Вы хотите сказать… что никогда не знали любви? — с огорчением и недоверием прошептала Марианна.

Белокурая головка слегка качнулась, вызвав молнию в украшавшем ее громадном розовом бриллианте.

— Я изведала любовь Селима. Он был сыном моего супруга, старого Абдул Гамида. Он был молод, действительно… и он любил меня страстно, до того, что предпочел умереть, защищая нас, моего сына и меня, когда узурпатор Мустафа и янычары захватили дворец.

Его любовь была пылкой, и я испытывала к нему глубокую нежность. Но огонь страсти, той, что я могла познать с… другим, о котором я мечтала в пятнадцать лет, та любовная лихорадка, потребность давать и брать, — нет… я никогда их не испытала. Итак, малютка, забудьте ваши испытания, забудьте все, что вы вынесли, поскольку вам осталось право и возможность бороться еще, чтобы завоевать счастье! Я помогу вам.

— Вы очень добры, сударыня, но я не имею права думать только о человеке, которого люблю. Ваше величество забывает, что я ношу ребенка и этот ребенок воздвигает между ним — если мне придется когда-нибудь видеть его — и мной непреодолимый барьер.

— Ах правда! Я забыла о тех ужасных событиях и их последствиях. Но от этого надо найти средство. Вы же не хотите сохранить ребенка, не так ли? Если я вас правильно поняла…

— Он вызывает во мне ужас, сударыня, такой же, как и его отец. Он впился в меня, словно чудовищный отвратительный клещ, который питается моей кровью и плотью.

— Я понимаю. Но на этой стадии аборт становится опасным. Лучше будет поместить вас в одном из принадлежащих мне домов. Вы сможете там спокойно дождаться родов, а затем я возьму на себя заботу о ребенке, о котором — это я обещаю — вы больше никогда не услышите.

Я отдам его на воспитание одному из моих слуг.

Но Марианна покачала головой. Нет, она не хотела томиться еще несколько месяцев в ожидании события, которое пугало ее и внушало отвращение. Опасность, о которой говорила султанша, пугала ее гораздо меньше, чем это пятимесячное ожидание, когда ей придется сидеть взаперти, без всякой возможности отыскать Язона…

— Завтра же я дам приказ начать поиски вашего американского корсара, — подбодрила ее Нахшидиль, которая теперь, как открытую книгу, читала мысли ее юной кузины. — В любом случае потребуется, без сомнения, время, чтобы узнать, что с ним произошло. Вы действительно готовы рискнуть жизнью?

— Да. Я сожалею, что раньше не могла найти кого-нибудь, кто помог бы мне, но теперь уже приходится идти на риск. Если этот ребенок появится на свет, то даже разлученный со мной, даже затерянный в бескрайнем мире, он все равно останется живым напоминанием о том, что я вынесла, и об отвратительном существе, зачавшем его…