— Не думаю. Более вероятно, из-за некоторых статей Тильзитского договора, с которыми ознакомил его лорд Кэннинг, неизвестно где доставший их. Царь получил от Наполеона письмо, датированное 2 февраля 1808 года, в котором император предлагает царю раздел Османской империи: Россия получит Балканы и азиатскую Турцию, Австрия — Сербию и Боснию, Франция — Египет и Сирию, великолепный исходный пункт для Наполеона, который желает свергнуть британское могущество в Индии. Вы видите, что у нас нет особых причин восхищаться императором.

Марианне показалось, что пол уходит у нее из-под ног, и она про себя прокляла невоздержанность Наполеона. Какая необходимость послать такое опасное письмо человеку, в котором он полностью не уверен? Неужели Александр обольстил его до такой степени, что он забыл элементарную осторожность? И что может она выдвинуть теперь, чтобы переубедить турков, справедливо убежденных, что император французов собирается разделаться с их империей? Утверждать, что это ложь? Вряд ли ей поверят, да и в любом случае трудно заставить этих людей умирать, чтобы позволить Наполеону более свободно войти в Россию.

Тем не менее, решив до конца исполнить свой долг, она смело бросилась на штурм английской крепости.

— Ваше величество уверено в подлинности этого письма? Министерство иностранных дел никогда не смущал выпуск фальшивок, когда затрагивались их интересы, и, кстати, я не могу себе представить, каким образом секретные статьи Тильзитского договора, равно как и письмо, адресованное лично царю…

Она внезапно прервала свою речь, заметив, что ее не слушают. Женщины остановились в центре салона, но уже некоторое время султанша медленно обходила вокруг гостьи и, явно потеряв интерес к политической дискуссии, разглядывала ее платье с напряженным вниманием, которое любая женщина, достойная этого имени, будь она даже императрица, особенно проявляла в таких делах.

Нахшидиль неуверенно протянула руку, коснулась пальцем усыпанного жемчужинами зеленого атласа широкого рукава и вздохнула.

— Это платье действительно восхитительное. До сих пор я не особенно любила эти длинные чехлы, которые Роза ввела в моду, ибо я предпочитаю фижмы и оборки моей юности, но вот это меня очаровало. Я спрашиваю себя, как я буду выглядеть в подобном платье…

Немного смущенная легкостью, с какой султанша перешла от такой важной темы к женским пустякам, Марианна слегка заколебалась. Должна ли она войти в игру?

Хотела ли ее собеседница уклониться от обсуждения, или же эта женщина, поднявшись до недосягаемых высот, сохранила неискоренимое легкомыслие креолки? Она прореагировала почти мгновенно. Словно не было никаких официальных слов, улыбаясь, она сказала:

— Я не смею предложить вашему величеству попытаться… попробовать примерить.

Лицо Нахшидиль моментально просияло.

— В самом деле? Вы согласны?

Прежде чем Марианна успела ответить, отрывистый приказ призвал женщин, обязанных помочь своей хозяйке переодеться, после второго появилось высокое зеркало в золотой оправе, в котором можно было видеть себя с головы до ног, а после третьего двери салона плотно закрылись.

В следующий момент Марианна, оставшись в одной батистовой сорочке, оказалась перед лицом другой Нахшидиль, которая с такой поспешностью срывала с себя голубой муслин, что даже служанки не избавили его от повреждений. Но вот снятый наряд брошен в угол, как ненужная тряпка, а помогавшая Марианне раздеться служанка подала ей платье.

Освобожденная от одеяний, белокурая креолка стояла обнаженной, со спокойным бесстыдством женщин гарема, издавна привыкших к совместным купаниям. И ее юная кузина с растерянностью констатировала, что ее тело такое же безупречное, такое же совершенное, как у тридцатилетней женщины. Ни дряблой кожи, ни набухших вен, ни кровоподтеков, и Марианна подумала о недавних печальных сетованиях султанши…

Это полное неги сладострастное тело напоминало ей Фортюнэ Гамелен, другую дочь далеких островов. Оно представляло собой чудесный инструмент любви, вылепленный божественной рукой, чтобы содрогаться и извиваться под диким ураганом чувств… которых, однако, ему никогда не было дано ощутить полностью. И материнство также не оставило ни малейшего следа… У этой красоты было бесполезное великолепие музейной статуи.

Глубокое чувство сострадания охватило Марианну, тогда как Нахшидиль с радостью девочки вынырнула из переливающихся волн платья цвета морской воды, отбрасывая вниз тяжелые складки. Платье оказалось длинноватым, ибо его законная владелица была немного выше, но за исключением этого оно подошло превосходно, даже настолько превосходно, что султанша захлопала в ладоши.

— Как бы я хотела иметь это платье! — вскричала она с таким восторгом, что Марианна всерьез представила себе, какой фурор она произведет, вернувшись в посольство в одной сорочке, ибо ей осталось только одно: подарить платье. И решившись на все, чтобы попытаться спасти свою миссию и окончательно снискать расположение властительницы, она без колебаний весело предложила:

— Если ваше величество сможет дать мне плащ или что угодно другое, чтобы предотвратить скандал при возвращении в посольство, я буду счастлива подарить вам это платье…

Голубые глаза сверкнули и оглядели Марианну с обостренным вниманием.

— Вы отдаете мне ваше платье? — проговорила Нахшидиль. — Даже если мы не возобновим наши прежние отношения с Наполеоном?

Молодая женщина достаточно владела собой, чтобы сохранить спокойствие. Ее улыбка не потеряла ни теплоты, ни приветливости, и ей удалось сохранить непринужденное достоинство, что для женщины в одной сорочке не так уж легко.

— Дружба — это одно, — сказала она мягко, — а политика — совсем другое, диаметрально противоположное, мне кажется. Это подарок от всей души, хотя я считаю его недостойным быть предложенным вашему величеству и сожалею, что не имею ничего более драгоценного, чтобы засвидетельствовать мою признательность…

Султанша лукаво хохотнула.

— Я начинаю верить, что ваш император определенно решит поставить вас на место Латур — Мобура! Вы гораздо лучший дипломат, чем он…

Затем, подобрав слишком длинное платье, она подошла к гостье, обняла за шею и расцеловала с чисто креольским пылом. Не отпуская ее, она сказала, внезапно посерьезнев:

— Я ничего не могу сделать для вашего императора, дитя мое! И не из-за злой воли, поверьте! Даже не из-за злобы по поводу развода с Розой или известного вам письма! Я не особенно разбираюсь в требованиях политики, и, как сказали вы, она является полной противоположностью человеческим чувствам: кто ей служит должен забыть, что у него в груди есть сердце… и может проснуться совесть. Но на Дунае дела идут очень плохо для нас. Великий Повелитель, мой сын, который мечтает о современной, хорошо обученной армии, вынужден противостоять русским полчищам с храбрыми войсками, но недисциплинированными, разъедаемыми коррупцией, сражающимися, как в средние века, с такими же архаичными идеями и янычарской ненавистью, неся из-за этого тяжелые потери. Наш великий визирь, окруженный в Рущуке, призывает на помощь и просит передышки.