Войска продолжали движение к Севастополю по южной дороге. Брели солдаты, все измотанные, в окровавленных бинтах. Лошади волокли артиллерийские орудия. Солдаты расступались, пропуская автоколонну.

Навстречу ей двигалось много штатских с чемоданами и сумками. Люди шли поодиночке и целыми семьями. Немецкие самолеты едва ли не каждый день сбрасывали листовки, в которых призывали население остаться на местах. Они сулили процветание без большевиков, работу, зарплату, достойные условия жизни. Не все, похоже, в это верили.

Колонна въехала в порт и подалась к западной оконечности причала. Неподалеку располагались склады, теснились контейнеры для хранения грузов. В этой части причал был пуст. Секретарь горкома распорядился освободить место для «Алазании».

Сотрудники НКВД высадились из машины, жидкой цепью окружили вставшую колонну. Пассажиры покинули автобус, ежились на промозглом ветру.

– Товарищ Шабалдин, приказывайте грузчикам выгружать свое хозяйство! – прокричал Сырцов.

– Подождите, товарищ капитан. – Директор музея явно растерялся. – А если транспорт не придет? Давайте погодим.

– Выполняйте распоряжение! Неужели вы ничего не понимаете, товарищ Шабалдин? – прошипел Сырцов. – Вы не одни в этом городе. Всем остальным тоже требуются транспорт и грузчики. Немедленно выгружайте контейнеры, подтаскивайте к причалу. Мы ожидаем прибытия теплохода с минуты на минуту.

Началась работа. Музейщики помогали грузчикам, путались у них под ногами. Дул порывистый ветер, носил по причалу мусор, какие-то листовки, то ли наши, то ли немецкие. Облака заметно опустились и плыли, покачиваясь, на юг.

С завидным постоянством грохотала канонада. Людей в порту и на набережной становилось меньше. Прошла на юго-запад потрепанная рота с двумя полевыми пушками, прицепленными к полуторкам, и больше никого.

На рейде остался лишь один сторожевой катер. Второй убыл в неизвестном направлении. Сократилось число посудин, пришвартованных к причалу.

«Ливадия» закончила погрузку. Матросы подняли трап, закрыли лацпорты в бортах металлическими щитами. Теплоход был основательно перегружен. С бортов свешивались люди. Кричали члены команды, призывая пассажиров рассосаться. Все палубы, оба яруса надстройки были забиты народом.

У кормы на задней палубе грудились тяжелые контейнеры, зачехленные брезентом. Этот груз, по-видимому, имел немалое значение. Охрана с примкнутыми штыками образовала мертвую зону, никого не подпускала.

Судно дало звуковой сигнал, грузно оторвалось от причала, но дальше почему-то не пошло. Перекликались члены экипажа, мельтешил на верхней палубе капитан в белой фуражке.

Грузчики и примкнувшие к ним сотрудники музея завершали свою работу. Росла гора контейнеров у причала.

– Охренеть можно! – выразил общее мнение Яша Гринберг, вытер рукавом пот со лба и сел на ящик с нетленными шедеврами Крамского и Куинджи. – Так мы лапти скоро двинем и немцев не дождемся.

– Яша, помолчите! Что вы такое несете? – пробормотала Юля, присаживаясь рядом.

Капитан Сырцов, придерживая кобуру, побежал к зданию портовой администрации.

Послышался гул. Он нарастал, обретал объем, явную угрозу, действовал как дудка, парализующая удава. Все задрали головы, застыли. Холодная змейка побежала по спине Юли. Зашевелились вспотевшие волосы под беретом.

Самолеты шли в нижних слоях облаков. Их очертания смутно проявлялись в серой дымке, напоминали фантомов, прибывших из потустороннего мира. Четыре крылатые машины летели в правильном строю на юго-запад, вдоль береговой полосы. Окрестности Ялты пилотов не интересовали. Самолеты шли на Севастополь, чтобы сбросить там свой груз. Их силуэты проплыли над головами людей и скрылись в мутной пелене. Угрожающий гул постепенно затихал.

Народ выходил из оцепенения, ежился. Сотрудницы музея утирали слезы. У кого-то начиналась нервная дрожь. Матильда Егоровна украдкой крестилась.

– «Мессеры четыреста десятые» пошли на Севастополь, – проговорил кто-то из охранников. – Бомбить будут, падлы!

К кучке сотрудников музея подошел, прихрамывая, Шабалдин. Он ссутулился еще сильнее, глубокие морщины обживали серое лицо.

– Все в порядке, товарищи, справимся. Эка невидаль, подумаешь, бомбардировщики. Мы должны набраться мужества, помнить, что в нашей стране случалось и не такое, что у нас великая история…

– А после этой войны будет еще вели… – начал Гринберг и задумался. – Величее? Нет.

– Величавее, величественнее, – монотонно пробубнила молодая и образованная Лиза Царицына.

– Более великой, – подсказал Шабалдин. – Безграмотно, но верно. Гринберг, перестаньте расхолаживать наших дам! Что вы все бубните? Будьте мужчиной, в конце концов. На вас женщины смотрят!

– Простите, Аркадий Петрович, у меня характер скверный, – пробормотал Гринберг, опуская голову. – Вроде нет причины для меланхолии, а она как-то сама собой образуется. Конечно, вы правы, жизнь прекрасна и удивительна. Мы все полны оптимизма и жизненной энергии, можем поделиться частичкой нашего положительного заряда с теми советскими гражданами, которые в этом нуждаются.

С пристани доносились крики. По верхней палубе «Ливадии» бегали люди. Взревел двигатель, за кормой вспенилась вода. Тяжелое судно, покачиваясь на волне, медленно отходило от причала.

Люди на пристани махали шапками и платочками. С теплохода им отвечали тем же. Пассажиры толпились у борта. С каким-то механическим безразличием взирала на происходящее охрана груза, закрепленного на палубе.

Судно быстро разворачивалось носом в открытое море. Бурлила вода над гребным винтом.

«Дай им бог благополучно доплыть, – подумала Юля, и в ее голове вдруг возникла странная мысль: – Надо бы украдкой, чтобы никто не увидел, сбегать в церковь и поставить свечку за здравие всех – и тех, кто уплыл, и тех, кто остался. Бога, конечно, нет. События последних месяцев это наглядно подтверждают. Но вдруг?..»

Судно удалялось, плавно забирало на восток, к Аю-Дагу. Местные жители называли эту глыбу Медвежьей горой.

Люди расходились с причала.

К нему подъехали легковые машины. Какие-то личности в шинелях начали переносить на борт пришвартованного катера оцинкованные ящики.

Грохот теперь доносился не только с востока, но и с запада. Там рвались тяжелые авиационные бомбы.

– Долетели, мать их! – как-то обреченно вымолвил Гринберг.

Бомбежка продолжалась. Самолеты несколько раз заходили на круг, перемалывали наспех возведенный севастопольский укрепрайон.

Матильда Егоровна зарыдала взахлеб, вдруг замолчала, закрыла лицо ладонями и погрузилась в оцепенение.

– Вот и они, – с театральным вздохом прокомментировал Гринберг. – Неврозы, тяжелые депрессии, навязчивые состояния. – Он тоже провалился в ступор.

От здания портовой администрации к сотрудникам музея как-то неуверенно приближался капитан Сырцов. Он кусал губы, непонятно хмурился и словно сомневался, в правильном ли направлении движется.