Когда мы вступили в главный зал, Ланселот шепотом обратил мое внимание на колонны, поддерживающие свод. Из изумительно чистого зеленого камня, похожего на стекло, они выглядели странно изогнутыми, словно две гигантские руки выкручивали мокрую простыню. Странный дизайн, будто и не средневековье, а изыски современных Корбюзье. По-моему, эти авангардные колонны выглядят вызывающе в довольно стандартном зале…

Я засмотрелся на скульптурную группу из белого мрамора, массивную, в два человеческих роста, под противоположной стеной. Там женщина с ребенком на руках, худой мужичок со сложенными ладонями, а за их спинами огромный человек с высоким лбом и бесконечно мудрыми глазами — он впятеро крупнее той пары, видны только голова и плечи, но все внимание — его глазам. Скульптору удалось передать его нечеловеческую мощь, духовную красоту и зрелость, что превосходит все человеческое понимание. Я смотрел в его глаза, и мне казалось, что я вижу в них глубокую печаль и сочувствие: он видит всех, понимает всех, сочувствует и молча говорит: крепитесь! Победа придет!

— Это привезли из руин сожженной столицы в Кельтулле, — сказал Ланселот вполголоса. — Говорят, в саму Кельтуллу привезли вообще из каких-то руин древнего города. Все было разрушено, но это… дьявольские силы не посмели! Это вот Богоматерь с младенцем Иисусом на руках, это ее муж плотник Иосиф, а над ними сам господь бог…

Он благочестиво перекрестился. В зал входили рыцари короля Конрада, становились вдоль стен, высокие, крупные телами — король Конрад не очень-то считается с родовитостью, у него больше ценятся те, у кого в руках сила, а в голове — мозги.

Сверху с яруса загремели трубы. Вошел церемониймейстер, его жезл, больше похожий на посох, ударил в мраморную плиту пола с грохотом тарана, бьющего в запертые ворота. Все вздрогнули, напряглись, когда он провозгласил трубным голосом, что в один миг перекрыл все шумы:

— Его высочество Конрад Блистательный, Непобедимый и Победоносный, властелин земель…

Я некоторое время слушал титулы, там привычно перечислялись все территории, что принадлежали по праву, не по праву, были получены в дар, захвачены, куплены, отняты, отторгнуты; в это время двери распахнулись, король Конрад не вошел, а влетел, не дожидаясь, когда через зал проползет впереди него блистательный титул с длиннющим, как у морского дракона, хвостом.

Мне показалось, что он стал еще стремительнее, злее, двигался нервозно, а в глазах мелькало бешенство загнанного зверя. Рыцари за спинкой трона вытянулись в струнку. Когда он взбежал по ступенькам и почти прыгнул на сиденье, вошел грузный монах, встал слева от трона.

Ланселот почтительно поклонился, по преклонять колено перед чужим королем не стал.

— Ваше высочество!.. Король Шарлегайл шлет вам уверения в своем совершеннейшем почтении и восторге вашей мудростью, вашей проницательностью… это не говоря уже о вашем замечательном воинском таланте стратега, полководца!

Король Конрад сказал яростно:

— Мудростью? Проницательностью?.. Я этому ублюдку Арнольду никогда не прощу!.. Он меня опозорил перед соседними королями, перед простым людом, перед войсками!.. Меня до сих пор душат кошмары, когда снится та страшная площадь, заполненная народом!.. Как они смотрели на него, как смотрели… И что мне оставалось делать? Позориться еще больше?.. Прослыть королем-убийцей? Убийцей праведника?.. Уже и так меня втоптали в грязь тысячами глаз…

Он вскочил, в волнении и бешенстве забегал по устланному красным кумачом пятачку перед троном. Волосы растрепались и выбились из-под короны. Уже не прежний бешеный вепрь, что готов разнести все вокруг, сейчас Конрад то и дело бросал по сторонам тревожные взгляды.

Ланселот замялся. Конрад нарушил правила приема, смял протокол приема, вообще это слишком непредсказуемый король, многое делает не так, неверно, не по правилам…

Пауза затягивалась, я сделал шажок вперед и сказал, принимая огонь на себя:

— Ваше высочество… Ваше высочество!

— И кто втоптал! — воскликнул Конрад в бешенстве. — Кто втоптал?.. Те люди, которые до этого считали, что он не стал воевать из трусости!.. Как быстро все переменилось!.. Да черт с ними, теми людьми, хотя обидно!.. Я же не стал их облагать налогом, хотя моя армия порядком поизносилась за этот стремительный марш через горы. Треть конницы погибла в горных обвалах, мы ж спешили как можно скорее обрушиться им на головы… Кто ж знал, что никто и не собирается защищаться? Я всю армию заново обмундировал и вооружил из своей казны, из Алемандрии!.. И вот эти неблагодарные… Нет, в самом деле, черт с ними!.. Но моя армия? Я же видел, как они смотрели на этого ублюдка с веревкой на шее!.. Уже и так шептались, что я победой обязан исключительной трусости Арнольда, моей заслуги нет… а теперь еще и увидели, что Арнольд совсем не трус!

Ланселот открывал и закрывал рот. Прием послов явно скомкан, все полетело к черту. Я сказал громче:

— Ваше высочество, а вы не подумали, что королю Арнольду сейчас еще хреновее, чем вам?

Он в бешенстве развернулся в мою сторону всем корпусом.

— Как?! — гаркнул он. — Как ему может быть хреновее… какое хорошее свежее слово! Он сейчас упивается поклонением своих придворных, преклонением всего народа!.. У них никогда еще не было такого короля, чтобы вот так за них — быдло сраное, отдавал жизнь… А теперь есть!

Я покосился на Ланселота, бледное лицо первого рыцаря пошло розовыми пятнами, но он все еще не находит слов, дабы восстановить ровное течение дипломатической процедуры приема послов. И я сказал торопливо:

— … но вы ее, его жизнь, не взяли! И тем самым не дали королю Арнольду обрести сан святого мученика, который куда выше, чем сан короля… Вы ему подосрали куда больше, ваше высочество, чем он вам. Да-да, он там бесится, на стены бросается… наверняка. Потому что умереть красиво вы не дали, а вот жить так же красиво он не сможет.

Он кипел от ярости, но сдержался, прорычал люто:

— Почему? Что ему помешает?

— Его слава, — объяснил я. — Он сейчас святой, вы абсолютно правы, ваше победоносное высочество. Ну, а дальше? К святому и требования повыше, чем к королю. Одно дело — совершить подвиг вот так красиво, на рывке, на глазах у всех, другое — жить… подвижнически. Вы думаете, сможет? Голову кладу на плаху — не сможет. Могу даже свою. И никто не смог бы. Даже Иисус Христос не смог бы, останься он жив, а уж король Арнольд совсем не Иисус.

Священник, пугливо молчавший подле трона, сказал предостерегающе:

— Кто ты, смеющий так богохульствовать про Иисуса, сына божьего?

Я покачал головой:

— А что бы Иисус сказал бы о кострах, на которых сжигаете несчастных, которых он не давал побивать даже камнями?.. Что он сказал бы о… Ладно, не будем увязать в теологии. Ваше непобедимое высочество, уверяю: это вы одержали победу!.. О вас говорят как о справедливом короле, который поступил правильно… это мы с вами понимаем, что вас просто приперли к стенке, как медведя рогатиной, но народу удалось засадить по самые… словом, другую версию!.. А вот Арнольду сейчас надо играть роль святого и дальше. А такое ни Арнольд, ни кто-либо другой не потянет.