– Больше некому это сделать, – твердо произнес следователь Главного следственного управления.

– Более того, – продолжил я свою догадку, – старушке было нужно не только взорвать Геннадия Павловича, но и завладеть его бумагами. Иначе эта операция по замене «дипломатов» была бы совершенно ненужной. Значит, надо выяснить, что за бумаги были в «дипломате» Нехватова и для кого они представляли такой интерес или, скорее всего, опасность. Поскольку, помимо завладения бумагами, его еще и убили. Значит, для кого-то он тоже представлял опасность. И преступление это будет раскрыто только тогда, когда станет ясно, кому мешал Геннадий Павлович и кто именно хотел завладеть его документами. Да, – удрученно добавил я, – мне нужно было его все же разговорить, чтобы он хотя бы намекнул, чем конкретно он занимается в последнее время. Я ведь на работу не очень-то и спешил…

– Ну, кабы знать, где упасть… – вроде как пожалел меня следователь Ермаков. – Но вы верно все рассудили: когда мы узнаем, кто был столь заинтересован в этих документах и кому так сильно мешал Нехватов, то появятся версия и подозреваемые. Надо обязательно узнать, что это было за дело, о котором говорил вам ваш бывший главный редактор.

Сказав это, Вячеслав Всеволодович вопросительно посмотрел на меня. И я ответил на его взгляд так:

– Но я же не знаю…

Немного помолчав, следователь Главного следственного управления Ермаков произнес:

– А сейчас, Аристарх Африканыч, напрягитесь еще раз и как можно более подробно опишите эту старушку.

Мне уже не потребовалось морщить лоб и напрягать свое подсознание, чтобы вытащить из глубин памяти запечатленные образы. Старушку я очень хорошо запомнил.

– На ней была выцветшая косынка, синяя кофта и платье. Серое, в белый горошек. На вид ей семьдесят лет, может, и побольше. Живая такая. Место, что освободилось на лавочке после меня, заняла буквально молниеносно… – начал говорить я.

– Рост, цвет глаз, мелочи, на которые вы, возможно, обратили внимание, – помог мне следователь.

– Рост… ну где-то метр шестьдесят два – шестьдесят четыре, – сказал я. – Глаза большие, серые, кажется. Да, серые. Под цвет платья. И еще, – тут я вспомнил про губы, – у нее возле губ нет этих… старушечьих морщин… Да и гусиных лапок у глаз не заметил.

– Маскарад, – коротко подчеркнул Вячеслав Всеволодович. – Ряженая была старушка.

– А это очень плохо? – поинтересовался я.

– Да, – снова коротко ответил следователь. – И приметы старухи, что вы сейчас назвали, мало чего стоят…

Следователь что-то черканул в блокнот, который, несмотря на включенный диктофон, держал открытым, и задумался, потом спросил:

– А о самом Нехватове что вы можете сказать? Каким он был человеком? Какой имел характер, и вообще?

– Я Геннадия Павловича не видел шесть с половиной лет, – не сразу ответил я. – И когда увидел, то он мне показался немного подавленным. На нем как будто бы лежал груз, который ему было трудно нести и от которого он очень устал. – Я немного помолчал. – Может, это был и не его груз, а чужой. И он нес его за кого-то, что для меня будет неудивительно. Поскольку Геннадий Павлович был настоящим мужиком. Честным. Имел совесть и понятие о долге и чести. Ратовал в свое время за газету и своих подчиненных, опекал нас, заступался за нас, если возникала такая нужда. Характер, может, имел и непростой, но всегда горой стоял за справедливость. В общем, славный был мужик, стоящий, – закончил я портрет хорошего человека, которого не стало.

– Ясно, – резюмировал Вячеслав Всеволодович. – Что ж, спасибо, – следователь посмотрел мне в глаза.

– Пожалуйста, – ответил я. – А где это, ваше коронное: «Вы нам очень помогли»? Все следователи так говорят.

– Не все, – ответил Вячеслав Всеволодович с легкой улыбкой. – Разве что только в телесериалах.

– Так я про сериалы и говорю, – сказал я.

– Ну тогда: спасибо, вы нам очень помогли, – повторился следователь Главного следственного управления. – Я записал ваши показания на диктофон. Несколько позже мы вас вызовем, и вы их подпишете уже изложенными на бумаге. И еще, – капитан юстиции черканул что-то в своей записной книжице, вырвал листок и протянул мне, – вот вам мой телефон. Если еще что вспомните – непременно звоните.

– Хорошо, – взял я вырванный листочек и положил его в карман. – Значит, я свободен и могу идти?

– Да, вы свободны и можете идти, – ответил Вячеслав Всеволодович. – А то вы и так, наверное, на работу сильно опоздали. Может, вам нужна от нас справка для вашего начальства, что опоздали вы по уважительной причине, поскольку исполняли гражданский долг: давали свидетельские показания по делу об убийстве? – спросил капитан юстиции Ермаков. – Тогда подождите пару минут, и у вас будет такая справка.

– Нет, этого не нужно, – улыбнулся я. – Мне начальство доверяет.

– Тогда – до встречи, – сказал Вячеслав Всеволодович и протянул мне ладонь.

– До встречи, – ответил я.

После чего пожал следователю руку и потопал на работу, погруженный в мысли.

А подумать было над чем…

Когда я пришел в телекомпанию, то поначалу в голове у меня был сплошной вакуум: никаких мыслей относительно того, что случилось на автобусной остановке. Потом на ум пришла поговорка, что аппетит появляется во время еды. Может, и с мыслями так же? Просто надо расшевелить эту пустоту, поговорить с кем-то о том, что произошло, вот тогда нужные мысли и появятся?

Ноги сами принесли меня к кабинету шефа. Впрочем, ему-то как раз и нужно рассказать про взрыв на автобусной остановке, как руководителю предприятия, в котором я работаю. Ну и вообще… Мужик он грамотный, может, присоветует что-нибудь толковое, от чего можно будет оттолкнуться и что может привести движение моих мыслей в нужном направлении.

Я постучал в дверь кабинета.

– Войдите, – раздалось из-за двери не сразу. Возможно, шеф был чем-то занят и ему было нужно какое-то время, чтобы освободиться от дел или отвлечься. Так или иначе, но, получив разрешение, я открыл дверь кабинета и вошел.

– Добрый день, Гаврила Спиридонович, – поздоровался я.

– Добрый, – ответил шеф. – Что у тебя?

– Кажется, новое дело, – сказал я. – Но я не знаю пока, как к нему подступиться.

– Щас, – шеф покопался в стопке бумаг, прочитал бегло одну из них, черкнул что-то в лежащем на столе открытом блокноте, закрыл доисторическую папку с белыми тесемками, завязал их в узел с петелькой и поднял на меня ясный взор: – Рассказывай, – произнес он и немного поерзал в кресле, то ли устраиваясь поудобнее, чтобы слушать и вникать, то ли проявляя нетерпение. Ведь яркого журналистского расследования, о котором бы говорила часть города, принадлежащая к нашему зрителю, не было с того самого момента, когда само собой рассосалось дело об «Измайловском маньяке», которое я вел еще в январе этого года.