— Открывай давай! — с обидой прокричал Свекольников в замочную скважину. — Не откроешь — уйду!

Тишина. Эдик перестал звонить и на секунду замер, прислушиваясь и преодолевая искушение плюнуть в глазок, чтоб этим поставить точку. Плевать передумал, а когда уже развернулся уходить, дверь отворилась, и он увидел помятую полуголую девушку, закрывавшую грудь свободной рукой.

— А, это ты, — щуря глаза, безразлично проговорила она и опустила свободную руку. — Зачем шумишь? Проходи туда, — она показала направо, а сама пошла в спальню. — Юра, вставай, Эдуард пришел.

— Что? Кто? Что ему надо? Да пошел он… — услышал Свекольников по пути на кухню.

«Нормально договорились», — подумал он и включил чайник.

Прислушиваясь к возне в спальне, Эдуард размышлял о внезапной проблеме, возникшей накануне. Из головы не выходили проницательные, блестящие, как клинок, глаза Бабина-младшего, его странные манеры и неправдоподобная история.

— Кать! — крикнул он. — Иди сюда!

В шелковом халате и тапочках с глазами и ушами кролика, Катя прошла на кухню.

— Были вчера у деда?

— Да, — девушка доставала чашки и насыпала в них кофе. — Будешь?

— Только без сахара, с молоком. И как прошла встреча?

— Нормально.

— Расскажешь?

— Сейчас, кофе сделаю. Юр, я наливаю! Или Пашу подождем? Не будем? — она выставила чашки на стол, достала из холодильника хлеб, колбасу и джем. — А чего рассказывать? Позвонили в дверь, он открыл. Нормальный дедушка, настоящий полковник, гостеприимный, даже не поинтересовался, кто звонит. Я назвалась представителем риелторской фирмы, Юра — адвокатом. Все культурно, спокойно. Зашли, чуть чаю не попили. Сказали — так и так, у нас, то есть у фирмы, которую мы представляем, есть покупатель и предложение заключить с ним договор ренты пожизненного содержания на ну очень выгодных условиях. Всё как обговаривали. Колбасу бери.

— Спасибо. Во сколько приходили?

— Около девяти вечера, в начале десятого, — дополнил отчет подошедший Юра. — Он, когда понял, зачем мы явились, впал в ажитацию. Привет, Эд! Побелел и затрясся весь, словно услышал трансцендентное что-то. Потом его поведение стало совсем девиантным, заверещал в пароксизме колоратурным сопрано что есть мόчи — мол, ни о какой ренте слыхом не слыхивал и ничего такого ему не надо, что милицию сейчас вызовет. Неофобия, короче, на почве аберрации. Маровихеры, кричал, убийцы, уходите сейчас же… и так далее.

— Ты можешь нормально говорить? Без аберраций и прочей чепухи.

— Могу.

— Вот спасибо! И что дальше?

— Ну, дальше… Извинились, что напугали. Предельно куртуазно и вежливо, кстати. Сказали, мол, из самых лучших и чистых побуждений, во имя витальности, что зайдем через несколько дней, когда его мнение инверсируется, и ушли.

— Я же просил выражаться культурно.

— Ладно, извини за диффузность. Больше не буду.

— Всё? Больше он ничего не говорил?

— Всё, — подтвердила Катя. — А что еще?

— Да так, — Эдуард задумчиво уставился на очень худого, желтого Юру в огромных роговых очках, отличавшегося еще и отекшим лицом. — Здоров ты жрать — бутерброд за бутербродом, уже пятый заглотил.

— Тебе завидно?

— Юрик, ты работать-то не собираешься?

— А зачем? Нам с Катькой пока хватает. Мы вот сейчас пишем альбом, ты же знаешь, а когда наше дело выгорит, раскрутим его на эти деньги. Как-то не готов я кричать: «Свободная касса». Катька стихи неплохие пишет, я музыку. Сами аранжировки составляем, сами и записываем. Благо инструменты есть и аппаратура.

— А также пиво и другие алкогольные напитки.

— Это же творческий процесс, куда без пива-то?

— Много записали?

— Три композиции готовы. Катюх, позвони Паше — ждать его или нет?

— Как там твои родители?

— На Кипре. У них туристический бизнес хорошо идет, домик купили, развиваются.

— Зовут?

— Меня?

— Нет, меня. Тебя, конечно.

— Ну, так. Не очень. Летом съезжу на неделю-две. Они же знают, что я не поеду туда жить. Зачем мне? В этой квартире живу, другую сдаю, денег хватает. Понимаешь, я там не смогу заниматься музыкой. Там жизнь совсем другая — солнце, море, все время тепло, а мне тоска нужна. Депрессия и изоляция зимой, ожидание весны. Душевный подъем, когда всё зеленеет, потом сожаление о слишком коротком лете. Все лучшие авторы — что писатели, что поэты или композиторы — могут произрастать только там, где происходит четкое разделение времен года, причем обязательно должна быть долгая и холодная зима, как у нас.

— Патриотично.

— А что? Для творчества необходимы задавленные, надрывные ожидания, нетерпение, даже отчаяние, чтобы мысли и образы роились, чтобы зимой создавать себе лето, летом думать о космосе, напрягая до предела воображение. И в то же время бесконечные снега-снега, без времени и без надежды. Просторы полей вокруг создают ощущение вечности, отсутствия суеты, близости Бога. Желательна постоянная недостроенность в государстве. Опять же, с одной стороны, чувство какой-то обделенности, неполноценности — и одновременно, с другой стороны, убежденность в собственном превосходстве. Убежденность в великости своего народа на фоне полной неспособности доказать это фактически. Представляешь коктейль? Жуть! Такая бесконечная внутренняя борьба, заставляющая вырабатывать умопомрачительные сюжеты, создавать шедевры. Разве на Кипре такое возможно получить? Вряд ли. Никогда не думал об этом?

— Желательно, чтобы еще война была, революция или голод?

— Это негуманно. Нет, я против любых форм насилия. Главное — не сами страдания, а именно ожидание избавления от чего-нибудь. Географических особенностей и климатических условий, холода и снега, например, вполне достаточно.

— По-моему, это ерунда. Как же великие итальянцы без снега обходились? Художники, композиторы, Леонардо да Винчи?

— Итальянцы-то? — Юра на секунду замешкался. — А что итальянцы? Так то ж Средние века были — инквизиция, эпидемии какой-нибудь бубонной чумы, крестовые походы всякие. Им тогда экстрима и без снега хватало. Нам ничего этого не нужно, у нас климат и география дают всё, что нужно творческому человеку. Сиди, записывай музыку и лови кайф от жизни.

— То есть ты счастлив?

— А почему нет? Счастье, я думаю, — это не количество материальных благ, которые ты стяжал и разложил вокруг себя, это особое состояние духа, позволяющее чувствовать себя счастливым. Человек действительно создан для счастья, но поиски счастья — забота каждого отдельного человека. Причем искать надо внутри себя.

— Как же без денег можно чувствовать себя счастливым? Чепуха! Так не бывает.