Его реакция меня убивает, даже если принять правила той мутной игры, которую ведёт Форрестер.

— Заткни свою ебучую пасть, ёбаный поц! Твоей сраной жопе слова не давали. Я скажу тебе, сука, когда можно говорить. А если тебе не нравится наше общество, то вали отсюда на хуй! И пиздец!

— Не в обиду, брат… — Это полная капитуляция с моей стороны. В конце концов, этот человек — мой бог. Я мог бы проползти на четвереньках тыщу миль по битому стеклу, чтобы почистить себе зубы его говном, и мы оба об этом знаем. Я всего лишь пешка в игре под названием «Маркетинг Майкла Форрестера, Сурового Барыги». Для всех, кто его знает, эта игра основана на смехотворно искажённых представлениях. Более того, он играет только ради Джонни Сафтона, но мне по хую, это же Майково шоу, и я сам попросил, чтобы со мной обращались, как с последним дерьмом, когда позвонил к нему в дверь.

Я схавал ещё несколько грубых оскорблений, длившихся целую вечность. Но я особо не переживал. Я не люблю ничего (кроме «чёрного»), не ненавижу ничего (кроме сил, которые мешают мне его достать) и не боюсь ничего (кроме того, что я его не достану). И ещё я знаю, что такой сраный козёл, как Форрестер, никогда бы не стал затевать всю эту хуйню, если бы хотел меня надинамить.

Мне было приятно вспомнить, почему он меня так ненавидит. Однажды Майк запал на одну тётку, которая его обламывала. Эту тётку я потом трахнул. Для меня и для неё это не имело особого значения, но Майка задело в невъебенной степени. В наше время большинство людей знает это на собственной шкуре: всегда хочешь именно того, чего не можешь получить, а вещи, на которые тебе начхать, сами попадают тебе в руки на тарелочке с голубой каёмочкой. Такова жизнь, так почему же секс должен быть чем-то особенным? В прошлом у меня были такие же непрухи, но я с ними справился. Да и у кого их не было? Проблема в том, что этот подонок помнит все свои мелкие обиды, как злобный толстомордый дебил. Но я всё равно люблю его. У меня нет выбора. Я завишу от этого парня.

Майку надоело играть в оскорбления. Для садиста это всё равно что втыкать булавки в пластмассовую куклу. Я бы с удовольствием его поразвлёк, но слишком задрочен, чтобы реагировать на его плоские приколы. Наконец, он говорит:

— Капуста есть?

Я вытаскиваю из кармана несколько скомканных бумажек и с трогательным раболепством разглаживаю их на кофейном столике. С глубоким почтением и со всем должным уважением к статусу Барыги Майки я протягиваю ему эти деньги. И тут я замечаю, что у Жирной Свиноматки на гипсе, на внутренней стороне бедра, толстым черным маркером нарисована больщущая стрелка, указывающая на промежность. Рядом со стрелкой большими буквами написано: ХУЙ ВСТАВЛЯТЬ СЮДА. В животе у меня всё переворачивается, и я чувствую непреодолимое желание как можно быстрее купить дряни у Майки и свалить отсюда к ёбаной матери. Майки прячет башки и, к моему удивлению, достаёт из кармана две белых капсулы. Я никогда ничего подобного не видел. Маленькие твёрдые штуковины в форме бомбочек с восковым покрытием. Меня охватывает страшная злость, неизвестно чем вызванная. Нет, я знаю, чем. Сильные эмоции такого рода может вызвать только ширка или опасность остаться без неё:

— Чё это, блядь, за хуйня?

— Опиум. Опиумные свечи, — тон Майки меняется. Он становится уклончивым, почти извиняющимся. Моё возмущение разрушило наш нездоровый симбиоз.

— Чё мне делать с этой херотой? — Спрашиваю я, не подумав, а потом расплываюсь в улыбке, когда до меня доходит. У Майки развязываются руки.

— Ты чё, и правда хочешь, чтобы я тебе рассказал? — Он ухмыляется, снова претендуя на власть, от которой перед этим отрёкся, Сафтон хихикает, а Жирная Свиноматка ржёт. Однако он видит, что мне не смешно, и продолжает: — Ведь ты же не хочешь ширяться. Тебе нужно что-нибудь медленное, только чтобы снять боль, чтобы слезть с наркоты. Эти свечи идеально для тебя подходят. Как на ёбаный заказ сделаны. Они растворяются в организме, приход наступает постепенно, а потом медленно отпускает. Такую хрень в больнице дают.

— Ты серьёзно?

— Прислушайся к голосу опыта, — улыбается он, но не мне, а скорее Сафтону. Свиноматка откидывает назад свою жирную голову и выставляет здоровенные желтые клыки.

И я делаю так, как мне сказали. Прислушиваюсь к голосу опыта. Извиняюсь, выхожу в туалет и очень аккуратно вставляю их себе в жопу. Я в первый раз запихиваю себе палец в сраку, и это вызывает у меня лёгкую тошноту. Я смотрю на себя в зеркало ванной. Рыжие волосы, спутанные и потные, и белое лицо, всё в мерзких прыщах. Два самых красивых можно назвать настоящими чирьями. Один на щеке, другой — на подбородке. Жирная Свиноматка и я могли бы составить великолепную парочку, и я с извращённой радостью представляю нас плывущими в гондоле по каналам Венеции. Я спускаюсь вниз. Мне всё ещё плохо, но весело от того, что я достал дрянь.

— Это займёт какое-то время, — сердито замечает Майки, когда я заруливаю обратно в гостиную.

— Расскажи кому-то другому, — я бы с превеликим удовольствием засунул их всех тоже себе в задницу. Джонни Сафтон впервые сочувственно улыбается мне. Я почти вижу, как порозовел его скривлённый рот. Жирная Свиноматка смотрит на меня так, будто я только что принёс в жертву её первенца. Увидев это нелепое страдальческое выражение лица, я чуть не уссался со смеху. Обиженный взгляд Майка словно бы говорит: «Шутить здесь разрешается только мне», но он уже окрашен смирением и сознанием того, что власть надо мной потеряна. Сделка состоялась. Для меня он значит теперь не больше, чем груда собачьего говна в торговом центре. В сущности, даже меньше. Конец — делу венец.

— Ну ладно, увидимся, чуваки, — я киваю Сафтону и Жирной Свиноматке. Улыбающийся Сафтон дружески подмигивает мне, окидывая взглядом всю комнату. Даже Жирная Свиноматка пытается выдавить улыбку. Их мимика служит новым доказательством того, что политическое равновесие между мной и Майком нарушилось. Словно бы в подтверждение этого, он проводит меня до дверей:

— Заходи в гости, чувак… прости, что так тебя загрузил. Эта сука Донелли… как он мне действует на нервы! Долбоёб, каких поискать. Я потом тебе всё расскажу. Ты ведь не обижаешься, Марк?

— Покедова, Форри, — отвечаю я, надеясь, что в моём голосе звучит достаточно угрозы для того, чтобы этот мудак почувствовал себя неловко и, может даже, не на шутку забеспокоился. Однако какая-то часть моего существа не хочет растаптывать этого гада. Здравая мысль, ведь он может мне ещё пригодиться. Но так нельзя думать. Если б я так думал, то вся эта ёбаная канитель не имела бы никакого смысла.

Когда я спустился по лестнице вниз, то напрочь забыл о кумарах; то есть практически забыл. Я чувствовал боль в теле, но она меня больше не беспокоила. Смешно, конечно, обманывать самого себя и думать, что дрянь уже подействовала, просто я стал жертвой эффекта плацебо. Единственное, что я осознавал, это страшное разжижение в кишках. Мне казалось, что внутри всё плавится. Я не срал уже пять или шесть дней и сейчас ощутил первый позыв. Я пердел и, ощупывая штаны, натыкался на влажную слизь, от чего мой пульс учащался. Я жал на тормоза, изо всех сил сжимая мышцы сфинктера. Но было уже слишком поздно, и нужно было принимать решительные меры. Я подумал, не вернуться ли к Форрестеру, но мне больше не хотелось иметь никаких отношений с этим уёбком. Я вспомнил, что у букмекеров в торговом центре есть туалет.