Там стоял один знакомый стиляга. Белыш Сен-Клер с Чивер-стрит — длинные волосы, брюки с защипами, кустистые брови, вида странного, серьезного и интересного, пяти футов ростом, яркие беспутные круги под глазами.

— О-о, Джин Крупа[8]— безумнейший барабанщик на свете! Я видел его в Бостоне! Это конец всему! Слушьте, парни, вам надо научиться джиттербагу! Смотрите! — Со своим низеньким партнером Дружбаном Курвалем — еще ниже его ростом и неимоверно печальнее, но и блистательнее, в застегнутом на все пуговицы полуприталенном пидже длиной едва ли не с него самого — они схватились за руки, уперлись каблуками в пол, и погнали, и заколотились, показывая нам, как надо джиттербажить.

Мы, вся банда:

— Потешные вы парни!

— Потрясающие маньяки!

— Ты слыхал, чё он сказал? Шестнадцать блондинок в обмороке!

— Во так пляски — эх, мне бы так!

— А теперь подклеим себе девочек и швырнем прям тебе на диван, малявка!

— Покурим кропалей и станем здоровенными половыми бандитами, малявка! Прикинь?

Белыш познакомил меня с Мэгги:

— Сколько я сам не пытался эту цыпочку сделать! — Я увидел ее — стоит в толпе, несчастная, неудовлетворенная, смурная, неприятно чужая. Полунехотя нас свели вместе и сопроводили на танцевальный пятак рука об руку.

Мэгги Кэссиди — во время оно ее фамилия, должно быть, звучала Casa d’Oro[9]— славная, смуглая, сочная, как персики, — а по ощущениям смутная, как неимоверная печальная мечта —

— Тебе, наверно, невдомек, что это ирландская девушка делает в Новый год на танцах одна, без спутника, — сказала она мне на танцплощадке; я же, тупица, до этого танцевал только один раз — с Полин Коул, моей школьной возлюбленной. («Как она взревнует!» — мысленно радовался я.)

Я не знал, что ответить Мэгги, рабски прибил я язык свой к воротам.

— Ой, да ладно тебе — слушай, Белыш сказал, ты в футбол играешь?

— Белыш?

— Нас Белыш ведь познакомил, глупый.

Мне понравилось, что меня обозвали, — будто она моя младшая сестренка —

— Тебя на поле часто подбивают? Моего брата Роя — постоянно, я потому футбол просто ненавижу. А тебе, наверно, нравится. У тебя много друзей. Похоже, они славная компания — Ты знаешь Джимми Нунана из Лоуэллской средней?

Она нервничала — любопытно, трепливо, по-женски; и в то же время вдруг ласкала меня, скажем, в самом начале начал, поправляя на мне галстук; или отбрасывая со лба мои непричесанные волосы; что-нибудь материнское, шустрое, как бы извиняясь. Руки мои сжимались в кулаки, стоило о ней подумать, когда я в ту ночь возвращался домой. Ибо, только созрев, плоть ее круглилась, твердая на ощупь, под блестящим пояском платья; губки дулись мягко, сочно, ало, черные локоны украшали иногда ее снежно-гладкое чело; а с губ срывались розовые ауры, являя все здоровье ее и веселость, семнадцать лет. Она переступала с ноги на ногу с леностью испанской кошки, испанской Кармен; поворачивалась, отбрасывая изобильные волосы быстрыми, понимающими, полными сожаления отблесками; сама драгоценностью вправлялась в зеркало; я же тупо глядел поверх ее головы, чтобы думать о чем-нибудь другом.

— Девушка есть?

— В школе — моя девушка Полин Коул, мы с ней встречаемся каждый день под часами после третьего звонка —

В этой моей новой голове теперь быстрая пробежка Иддиёта до дому — древнее преданье.

— И ты мне вот так сразу говоришь, что у тебя есть девушка!

Поначалу ее зубки показались непривлекательными; под ее подбородком — второй маленький подбородочек красоты, если мужчины по такому подрубаются… этот безымянный подбородок с ямочкой, само совершенство, такой испанский — губка искривилась, зубы со щелочкой, зачарованно и подчеркнуто чувственные, затягивающие в себя губы, поглощающие губы; такие, что вначале видишь жемчужные зубки —

— Ты, наверно, мальчик честный — Ты же канадский француз, правда? На тебя, наверно, все девчонки вешаются, готова спорить, ты будешь пользоваться большим успехом.

Я же должен был вырасти, чтобы только бродить по слякоти в полях; тогда этого еще не знал.

— О, — покраснев, — да не совсем…

— Но тебе же всего шестнадцать, ты младше меня, мне семнадцать —

Она задумалась и покусала сочные губы: душа" моя впервые окунулась в нее, глубоко, в омут вниз головой, потерялась; как утонуть в ведьминском зелье, кельтском, колдовском, звездном.

— Значит, я уже достаточно старая ха ха, — и она сама рассмеялась своим непостижимым девчачьим шуточкам, а я обхватил рукой ее мягкую талию и повел танцевать неловкими тупыми шажками под воздушными шариками и мятыми дурацкими колпачками Предновогодней Америки, и весь мир был оранжевым и черным, как Снежный Хеллоуин, а я, дурилка, заглатывал свое невежество и положение во времени — Те, кто смотрел на нас, видели девочку — робкую, хорошенькую, довольно мелколицую, с небольшим ореолом волос, но если вглядеться — словно камею, отборную, но из-за этого далеко не бледноглазую; огненные вспышки красоты ее буравили им взор; и мальчика, меня, Джеки Дулуоза, пацана из хвалебных отзывов, команд по легкой атлетике, домашнего мальчишку, что верит в добросердечие лишь с чуточкой полуиндейского сомнения и подозрения канука ко всему не кануцкому, не полуиндейскому — деревенщину — с гербом деревенщины на рукаве — Видели этого мальчишку, ухоженного, но не причесанного как полагается, в сущности ребенка, неожиданно взрослого, как настоящий мужчина, неуклюжего и т. д. — с серьезной голубоглазой задумчивой внешностью сельского паренька сидит он в серых школьных классах в свитерке, застегнутом на все пуговицы, волосы не намочены и не приглажены, а фотограф тем временем щелкает шеренгу тех, кто живет дома — Мальчик и девочка, обхватив друг друга руками, Мэгги и Джек, на печальном бальном полу жизни, уже удрученные, уголки рта уже сдаются, плечи расслабляются, готовые поникнуть, хмурятся, разум предостережен — любовь горька, сладка смерть.

Река Конкорд протекает мимо ее дома, июльским вечером дамы с Массачусетс-стрит сидят на деревянных ступеньках, обмахиваясь газетами, а на реку звездный свет сияет. Светляки, мотыльки, жучки новоанглийского лета тресколотятся в сетки на дверях, луна, огромная и бурая, громоздится над деревом миссис Макинерни. По дороге со своей тележкой ковыляет маленький Забулдыга О’Дей, коленки продраны, спотыкается о колдобины немощеной земли, уличный фонарь окутывает широким бурым нимбом, в котором запуталась мошкара, его нацелившийся домой силуэтик. Тихо и мягко звезды бегут по реке.

Река Конкорд, место песчаных дамб, железнодорожных мостов, камышей, лягушек-волов, красилен — березовые подлески, канавы, зимой сонно-белые — но теперь, в июльской середине лета, звезды катятся привольно и блистательно над ее потоком вниз, к слиянию с Мерримаком. Железнодорожный состав грохочет по мостам; под ними — детишки, среди просмоленных свай купаются голышом. Сверху громыхает паровоз, его топка сияет красным, отблески глубочайшего ада освещают их фигурки. И Мэгги там, и собаки там, и костерки…