время Калиса была сама не своя. Острые иголочки изнутри кололи грудину. Как же так? Неужели арестуют Козьму да в кандалы закуют? Наплел паршивец завистливый, доложил кому надо. Якобы старец сеет смуту среди крестьян, богохульствует, замечен в воровстве. Конечно, Иларион слюной изошёл, как узнал, что слава о святом человеке за пределы округи пошла, а о нём слово хорошего никто никогда не сказал.

Но когда она приехала на место, сначала опешила, а потом умилилась увиденному. Исправник, здоровенный детина с гусарскими усами, ухаживал за Козьмой, как за кисейной барышней. Чаю изволите? Пожалуйста. Баранки маковые надобно? Вот они. И смотрел на старца, как мальчишка в базарный день на петушок на палочке. Готов был облизать со всех сторон.

– Ошибся настоятель Иларион. Так ему и передам. Идите с миром, – напутствовал исправник, махал рукой, как ещё кружевным платком глаза не промокнул.

– И самогонку ту больше не пей, и жирного отстерегайся, – ответил Козьма и сел в возок рядом с настоятельницей.

– Что ты ему сказал такое? – полюбопытствовала Калиса.

– Да так. Ерунда. Заковырку одну решил и всё.

– Ну, ну, – сказала матушка и руку на руку старца нечаянно положила.

И что тут началось! Возок поплыл, поплыл и растворился вовсе. Калиса моргала, но видение не проходило. Видела она глазами Козьмы исправника. Как так? Чудеса или бес играется?

– Ты мне это здесь прекрати! Мне здесь светопреставление не нужно разводить, а то мигом в кандалы и в рудники пойдёшь своим ходом, – здоровенный детина грозил толстым пальцем в сторону старца.

Исправник вышагивал из угла в угол по скрипучим деревянным полам небольшого кабинетика, подкручивая ус и всё больше подзадоривая себя. Читать морали – милое дело. Особенно после плотного обеда у румяной зазнобы. Сапоги в гармошку, шаровары необъятные. Внезапно остановился, сглотнул слюну и поморщился от накатившей в брюхе боли.

"Э, да у тебя кишки прогнили, парень", – подумал Козьма и заулыбался.

– Ты чего лыбешься, поганец? – окрысился исправник, превозмогая боль. – В морду хошь?

– Помочь тебе хочу.

И ведь помог. И боль прошла, и детину как подменили.

Калиса руку убрала, и воспоминание исчезло. Что это было? Настоятельница перекрестилась. Привиделось, поди. Переволновалась за старца, и вот что получилось.

– Да ты не волнуйся так, матушка. Ничего со мной не случится, – как будто услышав её мысли, сказал Козьма, добавив. – Да и с тобой тоже.

– Подожди, Иларион новую подлость придумает, помяни моё слово, Козьма. Он уже на наши земли засматривается. На что приют и школу содержать будем, а?

– Откуда знаешь?

– Сестра Евдокия сказывала давеча. Иларион митрополиту писать собирается. А вдруг выгорит у него дельце гнусное?

– Не получится у Илариона ничего. Стоит мне только гаркнуть слово в Петербурге, то весь этот городок содрогнётся от того, что будет.

Калиса пригляделась к старцу. Не замечала она раньше в нём такой гордыни. Никак помешался в уездном учреждении. Били его там, что ли? Умом тронулся точно.

– Оставь сомнения. Верь мне, – почувствовал неуверенность в собеседнице Козьма и уже сам положил ладонь на её руку.

И вот опять! Возок начал таять, пока совсем не исчез. Да что это такое творится? Что с ней происходит? Даже с прабабкой Агнией такого не случалось, а она – самая сильная в роду была.

Калиса оказалась в пещере. Стужа снаружи. Внутри стыло, промозгло. Колени упирались в холодный каменный пол, болели. Желудок прилип к хребту, пятый день не видел он хлебной крошки. Козьма крестился и бил поклоны перед слабоосвещённой иконой в резном окладе. Сначала бормотал, потом громко заговорил. Каялся.

– Я запутался в женщинах. В грехах своих. Обе дочери умерли в младенчестве. Наследников не оставил. Дочки – это хорошо. Но они же есть и самые свирепые мстительницы, а с их матерями я не всегда поступал честно.

Старец встал. Колени ныли нещадно. Отдышался, выпил воды из железной кружки. Сел на каменную лежанку, взял книгу в кожаном переплёте, погладил вензель с буквой "А".

– Я устал быть царём. Устал от правления. Устал от суеты. Устал и убежал. Пусть брат мой Николай теперь правит. Он достоин. А я сейчас свободен и покоен. Теперь мне нечего терять, кроме Бога и моей любви к Спасителю.

Господи, прости душу грешную раба твоего Александра.

А зори здесь громкие

Утренний туман распластался над водой и камышами как гулящая девка, вольготно и бессовестно, заполняя собой все уголки берега. Косой поправил поплывшую было удочку и поёжился. Днём стояла адская жара, а ранним утром зябко. Вон Рыжий у нас не промах, ишь рассупонился, не холодно ему. Конечно, отцовский ватник напялил. Косой засмотрелся на Рыжего, чуть клёв не упустил, еле успел подсечь.

– Хорошо клюёт, – сказал Смайлик, позавидовав другу. В его ведре три мелких рыбёшки плавали.

– Чего рот раззявил? Спугнёшь рыбу-то, – испугался суеверный Косой.

Рыжий только ухмыльнулся, высморкался в кулак, стряхнул с руки сопли и крепко втянул воздух, аж грудь колесом выгнулась. Пахло травами, полевыми цветами и речной водой. Открыл глаза и обмер. Кажется что ли? Вроде как силуэт маячит. Проморгался. Нет, не показалось. В воде кто-то стоял. Кто там? Мальчик подошёл ближе и раздвинул камыши.

– А-а-а! – заорал Рыжий. Сердце ходуном, а ноги ватные, двинуться не дают.

– Ты чего орёшь-то? – прибежал подслеповатый Смайлик.

– Баба-жмур, – подытожил подошедший на крик Косой. – А-а-а!

Смайлик протёр очки, пригляделся и тоже заорал. Трое друзей побросали рыболовные снасти на берегу и пустились наутёк. Только подошвы от поношенных кроссовок сверкали в утренних сумерках. Как будто мёртвая женщина собиралась их догонять.

В доме Рыжего раздавался плотный храп, все крепко спали. Вчера дядька с зоны откинулся, отмечали допоздна. Хотя нет. Маманина постель уже пуста. Корову доить пошла, видать. Рыжий растолкал батю.

– Там того. М-м-мертвяк на реке, – сказал мальчик, заикаясь. Раньше за ним такого не замечали.

– Какой ещё мертвяк?! Спать ложись. Приснилось, поди, – отмахнулся отец.

– Какой, какой, – передразнил Рыжий. – Настоящий! Баба-жмур в воде стоит.

– Баба-жмур – это серьёзно, – подключился дядька, сиделец со стажем.

– Участковому звонить что ли? – спросил отец, привстав с кровати. Проснулся, наконец.

– Самим поглядеть сперва надо. Мало ли привиделось мальцу.

Рыжий шёл впереди процессии, расправив плечи и задрав подбородок. Ему было уже не так страшно. Батя и дядька – надёжные защитники. Если что.

Когда мальчик раздвинул камыши, обнажив место находки, взрослые побледнели. Мужики многое повидали на своём веку, но чтоб такое! Женщина с размозжённой головой, слава богу, глаза прикрыты, действительно стояла в реке у берега.