Бассейн выложишь и облицуешь белым мрамором. Врубился? — говорил новый сосед.

— Послушай! А тебе коттедж не жаль? Ведь в нем вечная сырость будет! Может, не стоит? Наши дома не рассчитаны на бассейны, — заметил Василий,

— Ничего! Выдержит! Заставлю! — усмехнулся сосед и спросил: — Когда начнешь?

— Да хоть сегодня…

— Тогда давай. В неделю уложись! Чтоб я в следующие выходные тут кайфовал! — пошел наверх по лестнице, колеся толстыми кривыми ногами, так похожими на сосиски.

— Эй, хозяин! А платить как будешь? — остановил его Василий.

— Сколько хочешь?

— Надо подсчитать.

— Вот и считай! Чем быстрее справишься, тем больше получишь!

…Всю неделю работал мужик до полуночи. Старался уложиться в срок, означенный хозяином.

Василия поначалу раздражал внешний вид нового соседа. Невысокий, кряжистый, с туповатым, незапоминающимся лицом, коротко постриженный, в защитных очках и при галстуке на обнаженной груди, в цветастых шортах и тяжелых кроссовках, он походил на хулигана, но не на серьезного мужика. Он вечно жевал резинку. Что-то сплевывал, сморкался, зажимая пальцем ноздрю. Пальцы его рук всегда были растопырены. А плоская задница при ходьбе тряслась, как у зайца. Соседа звали простым русским именем — Иван. Но он требовал называть его Джоном. Васька называл его гондоном и нередко подшучивал над новым соседом. Когда тот вывесил подсушить шорты, Васька натянул их на козла, пасшегося неподалеку. В одну из кроссовок сунул ежа. Иван матерился. Но быстро забывал обиду. Жил он на втором этаже, откуда постоянно доносились хрипящие, воющие песни на чужом языке. Кем он работал, как зарабатывал, никто не знал. Сам Иван ни с кем о том не говорил и на вопросы не отвечал. С людьми, работающими в коттедже, рассчитывался щедро и вовремя. Остался доволен расчетом и Василий.

— Он только снаружи говно! А в середке, как ни крути, нашенская закваска! Перебесится со временем и станет мужиком! Куда денется? Жизнь всякого по-своему обламывает. Это в натуре! Хоть ты его век Джоном зови, а придет время, в Ивана воротится. Нам своего — русского — стыдиться нечего! И самих себя — тоже! Настанет пора, когда нам заграница начнет завидовать! — говорил Катерине.

— Эх, Вася! Вот ведь ни умом, ни рожей не выделяется новый сосед. Годами — ровесник нашему Игорю. А погляди — сыскал свою жилу, живет как царь. Все у него есть. Хотя на руках ни одного мозоля. А наш… мается где-то! За копейки вкалывает. Все при нем. И… ничего… Этот новый сосед на Канарах бывает чаще, чем я на базаре. Наш на билет не может накопить, чтоб в гости приехать. Скоро институт закончит. Девушка у него уже имеется. Видать, пожениться хотят. Но как жить станут? За душой ни копейки! — впервые пожалела Катька Игоря.

— Ты откуда прознала? — удивился Василий.

— Дочки Андрея письмо прочитали. Им он написал. Поделился. А нам когда звонил, ни словом не обмолвился. Выходит, им больше верит. Девчонки меня уговаривали не расстраиваться. А как спокойно проживешь, когда за столько лет не собрал денег на отпуск, хотя сколько раз ему предлагала, он слышать не захотел, отказался. Я-то думала, окажется один — враз поумнеет, воротится. Да хрен там! Насовсем от нас отвык…

— Не предлагать, послать ему деньги надо. Назад не вышлет. Попросить, чтобы вдвух приехали в отпуск, — советует Василий. И, подумав, добавляет: — Говоришь, новый сосед хорошо живет? Эх, Катька! Все у него видимость. Пыль в глаза! И портки — оборвыши, чтоб себя смешить. Будь все на мази, давно б семью завел, ребятишек. А их нет. Значит, в завтрашнем дне человек не уверен, не ждет от него добра. Мается, как цветок-однодневка. Есть коттедж и машина. Мартышек всякий день меняет. А хвати душу — сирота она у него. Холодом извелась. Колом в горле стоят заморские бананы. Доведись ему жить заново, родной картохе был бы рад. Ведь погляди, он даже в доме своем не снимает черные очки. Сквозь них на всех смотрит. Знамо, и на душе ночь. Не завидую Ивану. Мне жаль его. Наш хоть в безденежье живет — своим делом занят. Какое ему по сердцу. Тем и счастлив. Спит спокойно. Не кричит у него под ухом чужая музыка, прогоняя свой страх. Нашему бояться нечего. Потому как то, что имеет, у него не отнять. Так-то и у нас с тобой! А эти крутые, иль новые русские, хоть как их называй, — всяк день башкой рискуют, а жизнь одна. Тот, кто боится иметь детей, пущать корни на земле, недолго мается среди людей, — вздохнул Василий грустно.

— Тогда что ж, пошлем деньги Игорю? — спросила Катерина.

— Надо! Уже обоим! Может, и мы дедами станем, — улыбнулся Василий.

— Скажи, отчего это бабка ворчала на нас, что мы все доброе запамятовали, какое их семья нам сделала? Сколько ни ковырялась в памяти, ничего такого не сыскала.

— Когда это она такое говорила? — покраснел Василий, глянув на жену.

— В аккурат после гробовщиков, каких ты ей прислал. Все забывала тебя спросить.

Василий смутился, покраснел. Не выдержал прямого вопроса и взгляда жены. Уставился в пол.

— Ты тут вовсе ни при чем. Те корни еще до тебя выросли, когда мои старики были молодыми. Они с родителями Андрюхи дружили всю жизнь и почитали больше родни. Оно и было за что.

— Чем же угодили так? — удивилась Катька.

— Отец Андрея в секретной части работал. Вовремя моего отца предупредил, что его арестуют ночью. Ну, батя нас всех в охапку и к родне на Дальний Восток. В глухой деревне спрятались на пять лет. А здесь дед с бабкой остались дом сторожить. Они по дряхлости властям не понадобились. Глухие и слепые оба. Их не тронули. А через пять лет, когда Сталин помер, воротились и мы. Все живые. А вот отца Андрея расстреляли. За то, что нас предупредил. Кто-то из соседей настучал властям. Через неделю его взяли с дома… за пособничество врагам народа. Выходит, своей жизнью нас заслонил. Потому бабка так сказала. Впервые. Все годы о том молчала. Ну, да что скажешь, время было лихое. Мои старики, покуда жили, каждым куском хлеба с ней делились. И мне говорили их беречь. Я помогал, пока холостяком был. Дальше свои заботы повалились. Не до соседей стало. К тому ж Андрей на ноги встал. Институт закончил, в начальство выбился. Что ему моя помощь нынче? Настоящим куркулем дышит. Мы с тобой того не имеем. Хотя у него двое девок, а у нас один сын.

— Вона что? Чего ж ты об том ни разу не сказал?

— Зачем? Давно все прошло. Да и родитель Андрюхи не только нас упредил. А и других. Те тоже все живые. Ан никто ничем не поддержал. Только мы. По совести говоря, мои старики тож не раз выручали бабку. Свидетелями ходили к властям, доказывали, что ее муж не палачом — защитником был. Всех сбереженных откопали. Больше тридцати семей. После этого ей пенсию определили хорошую. Как за героя. Так-то вот… Но про то бабка забыла. А и Бог с ней…

Васька устало отмахнулся. Он не любил ковыряться в воспоминаниях. Жил сегодняшним днем, немного заглядывал в день завтрашний, боясь загадывать надолго. Васька был прямою противоположностью Андрея. Тот любил мечтать, фантазировать. Ваське это было чуждо. Он с детства не строил воздушных замков. Никогда не мечтал стать артистом, летчиком иль генералом. Это чувство, как сам шутил, с детства поморозил Север и потому выбрал человек в жизни простую, надежную дорогу. Без высшего образования. На него ни денег, ни способностей, ни желания не имелось. Как нередко еще в молодости говорил Андрей о Василии, что тот всегда был грубым, примитивным человеком, как его профессия и жизнь.