То же повторилось и на следующий день – 1 марта.

Снова метальщики гуляли по Невскому, ожидая выезда Александра III из Аничкова дворца, но к полудню озябли и зашли в трактир, чтобы погреться и поесть. Следом за ними туда вошли и агенты-полицейские. А царя все не было…

* * *

В это утро Александр III приказал приготовить четырехместные открытые сани к 10 часам 45 минутам утра для поездки в Петропавловский собор. Должны были ехать Александр III, императрица и два старших сына – цесаревич Николай и Великий князь Георгий.

Вот что писала в своем дневнике три дня спустя фрейлина А. П. Арапова:

«Его величество заказал заупокойную обедню к 11 часам и накануне сказал камердинеру иметь экипаж готовым к 11 часам без четверти. Камердинер передал распоряжение ездовому, который, по опрометчивости – чего никогда не случалось при дворе, – или потому, что не понял, не довел об этом до сведения унтер-шталмейстера. Государь спускается с лестницы – нет экипажа. Как ни торопились, он оказывается в досадном положении простых смертных, вынужденных ждать у швейцара, в шинели, в течение 25 минут. Не припомнят, чтобы его видели в таком гневе – из-за того, что по вине своего антуража он настолько запоздает на службу по своем отце, и унтер-шталмейстер был им так резко обруган, что со слезами на глазах бросился к своим начальникам объяснять свою невиновность, говоря, что он в течение 12 лет находился на службе государя и решительно никогда не был замечен в провинности. Он был уверен в увольнении и не подозревал, что провидение избрало его служить нижайшим орудием своих решений. Государь покидает Аничков после того, как негодяи были отведены в участок, и только прибыв к брату (Великому князю Павлу Александровичу) в Зимний дворец, он узнал об опасности, которой он чудесным образом избежал».

А дело было в том, что, пока Александр III ругался на унтер-шталмейстера и ожидал выезда, полиция сработала необыкновенно оперативно и четко, успев устроить засады на квартирах заговорщиков и там, где они могли появиться.

Министр внутренних дел Д. А. Толстой докладывал Александру III, что утром 1 марта были задержаны:

«1. Студент Петербургского университета, сын казака Медведницкой станицы, Кубанской области, Пахом Андреюшкин, 20 лет, задержан на углу Невского и Адмиралтейской площади, при обыске у Андреюшкина оказался заряженный револьвер и висевший через плечо метательный снаряд, 6 вершков вышины (27 см), вполне снаряженный. 2. Студент Петербургского университета, сын казака Потемкинской станицы, области Войска Донского, Василий Генералов, 22 лет, задержан вблизи Казанского собора, по обыску у Генералова в руках оказался такой же снаряд, как у Андреюшкина. 3. Студент Петербургского университета, томский мещанин Василий Осипанов, 26 лет, взят также вблизи Казанского собора; при нем отобрана вышеупомянутая толстая книга, листы которой снаружи оказались заклеенными, а внутренность наполнена динамитом».

Вслед за тем были арестованы еще три причастных к делу человека – Канчер, Горкун и Волохов. Канчер и Горкун, желая избавиться от виселицы, стали выдавать членов организации и навели полицию на Александра Ульянова, который был арестован 3 марта (а 1 марта была арестована и его сестра – Анна Ильинична, оказавшаяся в этот день у него на квартире). Он во всем признался и был признан, наряду с Говорухиным и Шевыревым, одним из руководителей террористической фракции, хотя на самом деле Ульянов, составивший программу террористической фракции «Народной воли», был в этом случае главным теоретиком партии. Когда началось следствие, Александру III последовательно представлялись все документы – от допросов обвиняемых и свидетелей до программных документов. Среди этих бумаг была и программа, написанная А. И. Ульяновым. Царь внимательно читал и ее, оставляя на полях свои весьма красноречивые замечания.

«Главные силы партии, – писал Ульянов, – должны идти на воспитание и организацию рабочего класса и улучшение народного хозяйства. Но при существующем политическом режиме в России невозможна никакая часть этой деятельности».

Александр III отреагировал так:

«Это утешительно».

Далее в программе говорится:

«Между правительством и интеллигенцией произошел разрыв уже давно, пропасть увеличивается с каждым днем. В борьбе с революционерами правительство пользуется крайними мерами устрашения, поэтому и интеллигенция вынуждена была прибегнуть к форме борьбы, указанной правительством, то есть к террору».

«Ловко», – написал на полях царь. А общая резолюция, которую он оставил, прочитав программу, гласила:

«Это записка даже не сумасшедшего, а чистого идиота».

Когда же он прочитал показания Ульянова, данные им на следствии, – совершенно чистосердечные, без какой-либо утайки, – то его реакция была иной:

«Эта откровенность даже трогательна».

И действительно, откровенность Александра Ульянова была трогательной. 21 марта он сказал следователю:

«Если в одном из прежних показаний я выразился, что я не был инициатором и организатором этого дела, то только потому, что в этом деле не было одного определенного инициатора и руководителя; но мне одному из первых принадлежит мысль образовать террористическую группу, и я принимал самое деятельное участие в ее организации, в смысле доставания денег, подыскания людей, квартир и прочего.

Что же касается до моего нравственного и интеллектуального участия в этом деле, то оно было полное, то есть все то, которое дозволяли мне мои средства и сила моих знаний и убеждений».

(Когда Александра Ульянова допрашивали, его сестра находилась в доме предварительного заключения и была освобождена 11 мая 1887 года, через три дня после казни брата.)

* * *

В семье Ульяновых узнали о случившемся в Петербурге из письма их родственницы Е. И. Песковской, и мать арестованных – Мария Александровна – поехала в столицу.

28 марта она написала Александру III письмо, начинающееся так:

«Горе и отчаяние матери дают мне смелость прибегнуть к вашему величеству, как единственной защите и помощи. Милости, государь, прошу! Пощады и милости для детей моих».

Далее Мария Александровна писала:

«Если у сына моего случайно отуманился рассудок и чувство, если в его душу закрались преступные замыслы, государь, я исправлю его: я вновь воскрешу в душе его те лучшие чувства и побуждения, которыми он так недавно еще жил!»

Здесь император оставил такую ремарку:

«А что же до сих пор она смотрела!»

А в конце царь все же разрешил свидание, написав:

«Мне кажется желательным дать ей свидание с сыном, чтобы она убедилась, что это за личность – ее милейший сынок, и показать ей показания ее сына, чтобы она видела, каких он убеждений».