книжные полки висели вкривь и вкось, как пьяные. Книги были везде, даже на полке фальшивого камина в углу. В основном "революционная" литература: такой увлекаются все сторонники "Движения".

— Я не желаю больше тебя видеть, — донесся до Тома ее голос. Этой реплики он ждал, вплоть до интонации, которой она была произнесена. Не поворачиваясь к ней, он сказал:

— Я думаю, что тебе нужно сменить имя, — однако он тут же понял, что его слова получились двусмысленными, и она, конечно же, восприняла их по-своему.

— Начать с того, что я не признаю брака. И потом, даже если бы я хотела выйти замуж, я бы… Словом, я нашла бы себе кого-нибудь получше, чем "фараон".

Теперь он смотрел на нее, облокотившись на полку "камина".

— Я и не думал предлагать тебе замужество. Я и вправду имел в виду твое имя. Диди! Что-то слишком фривольно для революционерки.

— Что делать, если мне не нравится мое полное имя — Дорис.

Кроме собственного имени ей не нравились многие вещи: правительство, политическая система, засилье мужчин, войны, бедность, полицейские. В особенности же ей не нравился ее отец — богатый и удачливый финансист, который души в ней не чаял, удовлетворял все ее капризы и в значительной степени — хотя, разумеется, и не до конца — понимал ее теперешнее состояние и смысл ее идейных исканий. К его огорчению, она соглашалась принимать от него деньги только в случае крайней нужды. В общем, нельзя было сказать, что ее взгляды были хоть чем-то плохи. Однако его всегда поражала ее непоследовательность. Если она и вправду ненавидела отца, ей не следовало вообще принимать его помощи. А если она так ненавидела полицейских, как говорила, то, спрашивается, какого черта стала любовницей одного из них?

— Ну хорошо, в чем я сегодня провинился перед тобой? — спросил он покорно.

— Только не строй из себя невинную овечку! Двое моих приятелей были в той толпе и прекрасно видели, как вы издевались над ни в чем не повинным парнем.

— Ах, вот в чем дело!

— Да-да! Мои друзья были на Сент-Марк плейс и в точности рассказали мне, что там произошло. И подумать только, что это случилось не более чем через полчаса после того, как ты ушел от меня! Чудовище! Прямо из моей постели ты отправился избивать человека, который ни в чем ни перед кем не был виноват.

— Если быть точным, его нельзя назвать совсем уж ни в чем не повинным.

— Ну да, он ведь мочился на улице. Подумаешь, какое преступление!

— Опять не совсем точно. Он мочился на улице, и притом на женщину. И не говори мне, что это был политический акт. Эта скотина просто был в стельку пьян.

— И поэтому его нужно было избивать до полусмерти?

— Слушай, ты ведь не была там и ничего не видела!

— Достаточно того, что там были мои друзья.

— Тогда, может быть, твои друзья успели заметить, как он бросился на меня с ножом?

Она иронически посмотрела на него.

— Я так и знала, что ты будешь оправдывать себя чем-нибудь в этом роде.

— Когда я увидел, что там происходит, я просто не мог не вмешаться.

— А кто дал тебе право?

— Тебе отлично известно, что я полицейский. Нам платят, чтобы мы поддерживали порядок. Ладно, ладно, я знаю, что для таких, как ты, я являюсь представителем репрессивного аппарата государства и все такое. Сейчас дело не в этом. Но скажи, разве я не должен был помешать этому типу оскорблять человека? Права этого идиота ни в чем не были ущемлены. Наоборот, это он покусился на права той женщины. Конституция дает всем нам право рассчитывать, что любая сволочь не будет гадить на нас. Поэтому я и влез в эту свару. Я оттолкнул его от женщины и сказал, чтобы он застегнул ширинку и убирался. Застегнуться-то он застегнулся, а вот убраться не пожелал. Он достал нож и попер на меня…

— И тут ты ударил его!

— Конечно, я двинул ему пару раз.

— Ага! Нарушение пределов необходимой самообороны!

— Ничего я не нарушал. Он лез на меня с ножом, пойми ты! Чтобы отнять у него нож, мне и пришлось сломать ему кисть.

— Ну знаешь! Ты сломал человеку руку и считаешь это обычным делом.

— Я не смог бы иначе обезоружить его. Еще мгнове-ние, и он всадил бы нож в меня, а этого, извини, я допустить не мог.

Она молчала, продолжая иронически улыбаться.

— Ну конечно, — он уже не мог сдерживаться, — я должен был Позволить заколоть себя, как поросенка, чтобы доставить удовольствие тебе и твоим друзьям-радикалам…

— Будь ты проклят! — она неожиданно набросилась на него и стала выталкивать в прихожую. — Убирайся отсюда! Убирайся, кому говорю!

Он недооценил силу толчка и отлетел к стене, ударившись спиной о книжную полку. Она продолжала дубасить его. Протестуя, он со смехом прикрывался от ударов ее маленьких кулачков. Затем он схватил ее за плечи и начал трясти так, что у нее заклацали зубы. В глазах у нее была совершенно неподдельная ярость. Стараясь освободиться, она норовила ударить его коленом между ног. Со смехом он поймал колено и крепко зажал. Она затихла и удивленно посмотрела ему прямо в глаза…

…Как всегда, она не позволила ему поцеловать себя на прощание, как не позволяла даже прикасаться к себе, стоило ему застегнуть на себе портупею с револьвером 38-го калибра. Однако она больше не настаивала, как прежде, чтобы он сейчас же выбросил его в мусоропровод или того хлеще — обратил оружие против своих хозяев.

Том Берри снова улыбнулся и прикоснулся к тяжелой кобуре, которая лежала у него прямо на голом теле под левой рукой. Поезд остановился, и он слегка приоткрыл глаза, чтобы узнать, что это за станция. "28-я". Еще три остановки, потом несколько кварталов пешком, пять продуваемых сквозняками лестничных пролетов… Может быть, в их отношениях его привлекала именно их противоестественность? Он покачал головой. Нет. Он действительно сгорал от желания видеть ее, прикоснуться к ней, даже еще раз испытать на себе ее гнев. И он опять улыбнулся своим воспоминаниям, когда двери поезда распахнулись.

Райдер

В ожидании прибытия 123-го Райдер рассматривал пассажиров, собравшихся в начале платформы. Их было четверо. Молодой негр с замысловатой прической и убийственно гордым взглядом. Пуэрториканец — хилый недокормыш в зеленой штормовке. Еще этот адвокат (по крайней мере, он выглядел как адвокат со своим черным портфельчиком, хитрыми глазками и физиономией прирожденного интригана), потом мальчишка лет семнадцати с учебниками под мышкой и лицом, испещренным угрями.