Слезы отчаяния и безнадежности. Раньше, чем он ожидал, ну и слава богу.

Он уронил голову на руки и разрыдался. Мать даже не пошевелилась и не сказала ни слова. Через минуту или две он встал, подошел к мойке и оторвал от бумажного полотенца не меньше полуметра. Высморкался и вернулся к столу.

Они посидели молча еще какое-то время. До него постепенно дошло, что быстрое примирение не состоится. Она даже не собирается его обнять.

— Я настаиваю, чтобы ты рассказал все отцу, Кристофер. И еще вот что: мне хочется знать, собираешься ли ты и в дальнейшем нам лгать или мы можем на тебя положиться. Кто знает, а вдруг ты предпочтешь общение с близнецами Петерссон. Ближе семьи у тебя никого нет, но если ты предпочитаешь…

— Да нет, я… — попытался он вставить слово, но мать предостерегающе подняла руку:

— Не сейчас. Это важное решение. Очень много зависит от того, какую дорогу ты выберешь — дорогу правды или дорогу лжи. Будет лучше, если ты подумаешь над этим несколько дней.

Произнеся этот короткий, но весомый монолог, мать поднялась и вышла из кухни.

Она ко мне даже не прикоснулась, подумал Кристофер. Даже по спине не погладила. Ведьма.

Его охватило странное равнодушие. Он посидел немного, ни о чем не думая, потом встал и побрел к себе в комнату. За тонкой перегородкой послышались звуки — проснулся Хенрик. Кристофер бросился на кровать и попробовал на расстоянии внушить Хенрику: пусть сначала пойдет в душ, а потом уже заглянет к младшему брату.

Если бы было можно, они меня на кого-нибудь поменяли бы. Давно-давно взяли бы и поменяли.

Лейф Грундт поговорил с сыном перед ужином и небрежно погладил по голове, еще раз отметив про себя, насколько разное понимание мира у них с женой.

Мягко сказано — разное. Эбба была загадкой, которую он давным-давно перестал пытаться разрешить, и вряд ли когда-нибудь ему это удастся. В случае с табачным и алкогольным дебютом Кристофера (если это вообще был дебют) для Эббы важнее всего, что сын ей солгал. Сознательно нарушил договоренность.

Лейф не видел в этом ничего криминального. Если мальчишка собрался попробовать вино и сигареты — неужели он должен сообщить об этом родителям заранее? Курение ведет к раку легких, алкоголь — к циррозу печени, но ведь от небольшого вранья еще никто и никогда не умирал?

Лучше трезвый врун, чем спившийся правдолюб, решил Лейф. Это на тот случай, если ему когда-нибудь доведется выбирать будущее для своих детей, что, впрочем, он мог представить с большим трудом.

У него самого с ложью, как таковой, отношения были сложными. Если углубиться в этот вопрос, что ему делать вовсе не хотелось, следовало признать, что все существование семьи Грундт было основано на лжи. В основе их брака и рождения детей лежала грубая и нахальная ложь.

Если бы Лейф Грундт говорил только правду, никогда в жизни ему бы не добраться до трусиков Эббы. Великая Эбба Германссон, отдающая свою невинность приказчику колбасного отдела в магазине «Консум»? Это было немыслимо, такое и представить невозможно. С таким же успехом брат Лейфа, заика Генри, мог бы взять в жены Памелу Андерсон. И Лейф знал, и Эбба знала, но Лейф с такой же уверенностью мог бы поклясться, что Эбба никогда не сознается в этом даже под угрозой расстрела.

На том весеннем балу в 1985 году в студенческом клубе в Упсале он представился ей так: Лейф фон Грундт, студент юридического факультета. Попал он на бал по фальшивому студенческому билету. Высокое звание обеспечило ему доступ к ее тщательно оберегаемой девственности. Невинной девушке довольно трудно отличить прозаический приказчицкий член от благородного фаллоса студента-аристократа.

— Ты мне соврал, — сказала она два месяца спустя, когда беременность уже стала фактом.

— Да, — признался он. — Очень тебя хотел, а другого пути не было.

— Ты набит предрассудками. Я одобрила бы твою честность.

— Может быть. Но мне было нужно не одобрение.

— Я все равно бы тебе отдалась.

— А вот это вряд ли, — сказал Лейф Грундт. — Очень и очень сомневаюсь. И что ты собираешься предпринять?

— Предпринять? Я собираюсь выйти за тебя замуж и родить ребенка.

Так оно и вышло.

Ей пришлось на год прервать занятия на медицинском факультете. Но и все. Лейф использовал свои родительские дни на полную катушку. Через пять лет, строго по плану, появился на свет Кристофер, как раз перед интернатурой. А потом, как по мановению волшебной палочки, в Сундсвале потребовался врач, и в том же городе освободилось место заведующего отделом в «Консуме» на Имергатан. Постепенно ей удалось получить пятилетнюю ординатуру. Говорят, что человеку никогда не удается организовать свою жизнь, как ему хочется, и разложить все по полочкам. Это не так. Эбба Германссон — живой тому пример. Тридцативосьмилетняя мать двоих детей заступила на должность заведующего отделением сосудистой хирургии в Сундсвальском госпитале.

Все нормально, дьявол своих бережет. Через два дня ей стукнет сорок, подумал Лейф Грундт и криво усмехнулся. А эта дилемма — ложь или правда — куда более сложна, чем люди себе воображают. Парадигма эта хранилась в потаенном уголке его души, куда он сам-то не часто заглядывал, а жену и вовсе не пускал — сначала все реже и реже, а теперь и никогда.

Но как бы там ни было, пацан начал пить и курить, надо его поправить. Он должен почувствовать угрызения совести, понять, какой отвратительный поступок совершил. И ничего больше.

Удовлетворенный этим несложным умозаключением, Лейф Грундт уселся за стол с женой и двумя сыновьями. Воскресный вечер… и вообще, мир этот вовсе не плох для проживания. Завтра ждет поездка в Чимлинге, три дня невыносимого ханжества, но это будет завтра, а сегодня — сегодня. У каждого дня своя печаль.

Через неделю после скандала Роберт Германссон пошел на прием к своему психотерапевту и заявил, что подумывает о самоубийстве.

Впрочем, это было не заявление, а ответ на прямо поставленный вопрос. Роберт почему-то почувствовал, что незаметный, чем-то напоминающий крысу психолог хочет получить именно этот ответ. Да, конечно, после всего случившегося я только об этом и думаю: как бы мне себя убить, — вы этого ждете, так получите и распишитесь.

В глубине души он тоже так считал — это было бы логическим концом всего этого кошмара. Как замечательно раз и навсегда избавиться от бессонницы, не вертеться каждую ночь без сна и не вспоминать свою изуродованную и выброшенную на свалку жизнь. Как замечательно не вставать утром в холодном поту в ожидании еще одного бессмысленного дня.

А почему бы и нет? Положить конец этому идиотскому самоуничижению, шагнуть через край и исчезнуть. Никто, ни один человек в мире не удивится. А вы слышали, Роберт Германссон покончил с собой? Ну что ж, можно было ожидать…

И все же в глубине души он знал, что этого не случится. Как всегда, у него не хватит решимости и способности к немедленному действию. Как ему жить остаток жизни, он не имел ни малейшего представления… может быть, перетерпеть несколько месяцев и уехать за границу? У него был больничный лист до двадцать шестого, срок заместительства истекал в конце года, и он не строил никаких иллюзий насчет того, что газета продлит контракт.