Через некоторое время идеи Рокитанского распространились за пределы медицинского факультета и стали неотъемлемой частью среды, в которой обращались венские интеллектуалы и художники. Характерное для венских медиков отношение к реальности проникло в мастерские художников, а затем достигло и лабораторий нейробиологов.

Фрейд мало общался с Рокитанским, хотя и начал изучать медицину в Венском университете в 1873 году, когда Рокитанский был в зените славы. Образ мыслей Фрейда сформировался во многом под влиянием школы Рокитанского. Этот дух сохранился и после того, как Рокитанский ушел на покой: двое из наставников Фрейда, Эрнст Вильгельм фон Брюкке и Теодор Мейнерт, были назначены Рокитанским, а Йозеф Брейер, коллега Фрейда, у него учился.

Шницлер (он также обучался на медицинском факультете в последние годы руководства Рокитанского и работал у его бывшего ассистента Эмиля Цуккеркандля) в литературных произведениях обращался к бессознательным психическим процессам. Аналитически описывая собственное ненасытное либидо, Шницлер оказал существенное влияние на образ мыслей молодых венцев.

Увлечение бессознательным явственно проявляется в графике и живописи Климта, Кокошки и Шиле. Они также испытали влияние Рокитанского и научились по-новому изображать сексуальность и агрессию. В отличие от Фрейда и Шницлера, Климт не был выпускником медицинского факультета, но обучался биологии неофициально – у Цуккеркандля. На Шиле Рокитанский повлиял опосредованно, через Климта. Кокошка же сам научился концентрироваться на том, что спрятано за внешним, демонстрируя свои находки в проникновенных портретах.

Фрейд, Шницлер, Климт, Кокошка и Шиле, несмотря на общее увлечение бессознательным, в котором они видели ключ к пониманию человеческого поведения, не шагали в ногу. Фрейд и Шницлер, несомненно, повлияли на художников, но эволюция каждого протекала независимо.

При этом Фрейд мыслил методичнее, чем остальные четверо. Он развивал идеи Рокитанского и рассматривал их в приложении к психике, опускаясь от поверхностных сознательных проявлений к глубоким психологическим конфликтам. Еще важнее, что он использовал эти открытия для построения согласованной теории психики, с помощью которой объяснял нормальное и аномальное поведение. Фрейд, в отличие от Шницлера, художников и даже от Ницше, рассматривал психику как предмет экспериментальной науки, а не как поле философских рассуждений. Это была первая попытка разработать основы когнитивной психологии: попытка осмыслить сложность мыслей и чувств как совокупность внутренних отображений мира. Наконец, основываясь отчасти на своей теории, Фрейд разработал терапию.

Философ Пол Робинсон, современник Фрейда, пишет:

Он стал главным источником нашей современной склонности искать смыслы, не лежащие на поверхности поведения, всегда оставаться настороже, стараясь угадать “истинное” (и предположительно скрытое) значение наших поступков. Он по-прежнему подкрепляет нашу убежденность в том, что тайное настоящего станет более явным, если разобраться в его происхождении в прошлом, может быть, даже очень давнем… Наконец, мы обязаны ему нашим обостренным вниманием к эротике, особенно к ее присутствию в сферах… где предыдущие поколения и не пытались ее искать[6].

Фрейд подчеркивал, что значительная часть психической жизни бессознательна, хотя и может получать сознательное выражение в словах и изображениях. Именно этого удалось добиться Фрейду и Шницлеру, а также Климту, Кокошке и Шиле. Все они имели дело с одними и теми же проблемами, характерными для общей культуры, и в произведениях каждого нашел отражение научный интерес к психике, характерный для Вены рубежа XIX–XX веков.

Медицинский факультет Венского университета сыграл ключевую роль в попытках объединения знаний, предпринимавшихся на рубеже XIX–XX веков. Зигмунд Фрейд и Артур Шницлер учились там, а Густав Климт был близко знаком с сотрудниками этого факультета и прислушивался к их мнению о науке и искусстве. Помимо этих общекультурных достижений, венская школа установила стандарты научной медицины, не утратившие актуальности и сейчас.

Сегодня, когда пациент приходит к врачу с жалобой на одышку, врач прикладывает стетоскоп к его груди и прислушивается к звукам в легких при дыхании. Если врач слышит хрипы, вызываемые мокротой в легких, он может заподозрить сердечную недостаточность. Чтобы проверить это, врач стучит по грудной клетке и прислушивается к отголоскам, которые при сердечной недостаточности оказываются приглушенными. Затем врач снова прибегает к стетоскопу, на сей раз проверяя сердцебиение на предмет несвоевременных сокращений, которые могут свидетельствовать об аритмии, и шумов, которые могут указывать на нарушения работы митрального или аортального клапана. Метод перкуссии, усовершенствованный около века назад на медицинском факультете Венского университета, позволяет диагностировать заболевания сердца или легких с помощью простых инструментов. Он сводится к выявлению неочевидных патологических процессов, скрывающихся за очевидными симптомами.

До XVIII века европейская медицина оставалась во многом ненаучной. В изучении болезней в то время опирались на сведения, сообщаемые пациентами, и наблюдения лечащих врачей. В то время естественные и гуманитарные науки еще не сформировали двух отдельных культур, и медицинская степень ценилась не только за врачебную квалификацию, но и за общий уровень знаний и культуры, поощряемый в будущих врачах. Обучение медицине считалось лучшим путем к познанию природы, поэтому некоторые великие французские мыслители эпохи Просвещения (Дидро, Вольтер, Руссо) обучались медицине.

Характерный для обучения врачей в XVIII веке упор не только на медицинскую науку, но и на общий культурный уровень был связан с тем, что многие медики тогда следовали принципам, определенным более 2 тыс. лет назад Гиппократом и систематизированным около 170 года Галеном. Чтобы разобраться в анатомии, Гален препарировал обезьян. Это позволило ему сделать ряд замечательных открытий, в частности – о роли нервов в управлении мышцами. Но кое в чем Гален заблуждался. Так, вслед за Гиппократом он утверждал, что болезни возникают не из-за неисправной работы тех или иных систем организма, а из-за нарушения равновесия четырех “соков”: крови, слизи, желтой и черной желчи. Более того, Гален полагал, что эти “соки” управляют не только физиологическими, но и психическими функциями (например, считалось, что избыток черной желчи вызывает депрессию).

Соответственно, в центре внимания врачей находился не источник симптомов, а организм в целом, и лечение было нацелено на восстановление баланса четырех “соков”, в частности путем кровопусканий или очищения кишечника с помощью слабительного[7]. Поводы усомниться в этих воззрениях возникали неоднократно, например после анатомических исследований Андреаса Везалия в 40‑х годах XVI века, или открытия в 1616 году кровообращения Уильямом Гарвеем, или работ Джованни Баттистой Морганьи, заложившего в XVIII веке основы патологической анатомии. Тем не менее вплоть до начала XIX века некоторые идеи Галена продолжали влиять как на обучение медицине, так и на клиническую практику.