class="p1">Да и евреев в Дубровно становилось все меньше. Они начали уезжать отсюда еще в самом начале XX века. Если в 1897 году в этом местечке проживали 4364 еврея, то в 1923-м — только 3199. До революции они переезжали в более крупные города, где дозволялось проживать евреям, эмигрировали в США или Южную Америку. А после Октября 1917-го отправлялись в Москву или Ленинград. Как всегда, насиженные места покидали самые активные и неугомонные. Они оставляли в местечке свои дома, в которые перебирались крестьяне из окружающих деревень, устраивавшиеся на работу на местной фабрике. В июне 1941 года, когда гитлеровцы напали на СССР, здесь жили 2100 евреев.

Немцы вошли в Дубровно 16 июля 1941 года.

К тому времени большинство местных евреев все еще оставались в городе. Часть из них были эвакуированы вместе с фабрикой в Барнаул, другие — призваны в Красную армию или ушли в ополчение, но большинство не понимали, какую смертельную угрозу несет нацистская власть. Они не были готовы бросить все и бежать на восток.

Уже в первый период оккупации местное немецкое руководство ввело для евреев ограничения на передвижение, запретило им выходить из дома после шести часов вечера и обязало носить черные повязки с желтой шестиконечной звездой. Позже всех евреев собрали в двухэтажном здании на улице Левобереговой. Взрослых мужчин под конвоем водили на принудительные тяжелые дорожные работы и на работу в автомастерскую.

В избиениях евреев и издевательствах над ними активно участвовали местные полицейские. А 6 декабря 1941 года немцы и полицаи «стали заставлять рыть общие могилы, и за фабричным двором Дубровенской фабрики в общую могилу согнали и расстреляли 1500 человек. В могилу загонялись полураздетые дети, подростки, взрослые и старики, укладывались и пристреливались в затылок. Картина ужаса, слез, воплей и стонов не поддается описанию»[14].

«Вторую очередь оставшихся специалистов и их семей, около 300 человек, расстреляли в феврале 1942 года теми же способами и методами. Кроме массовых расстрелов, еще группами и одиночками расстреляно 185 человек. Всего по городу расстреляно 1985 человек»[15].

Я увидел Дубровно впервые в 2019 году. Увидел глазами оператора и режиссера, которые снимали здесь фильм о белорусских корнях моей семьи. Сейчас это типичный белорусский городок. Маленький, аккуратный, чистенький. К счастью, в городе живут энтузиасты-краеведы, которые знают и помнят еврейские страницы местной истории, ухаживают за еврейскими могилами, возлагают цветы к памятнику на месте расстрела дубровенских евреев[16].

Сколько сейчас евреев живет в Беларуси, никто точно не знает. Одни говорят — десять тысяч, другие — пятнадцать… В Дубровно остались лишь две немолодые еврейские женщины.

«Днепровская мануфактура» так и не вернулась после войны из Барнаула. В послевоенное время здесь возник Дубровенский льнозавод, который занял часть принадлежавших ей помещений. В одном из зданий мануфактуры открыли банкетный зал. Единственным свидетельством тому, что в Дубровно когда-то действовала фабрика еврейских ткачей, остался железный маген-давид на кирпичном здании водонасосной станции на берегу Днепра.

Так завершилась четырехвековая история евреев местечка Дубровно, из которого вышли такие знаменитые евреи, как:

• фабриканты и филантропы братья Самуил, Лазарь и Яков Поляковы;

• сионистский лидер и один из отцов-основателей Государства Израиль Менахем Усышкин (1863–1941);

• французский философ и писатель Осип Лурье (1868–1955);

• судья Верховного суда Квебека Гарри Батшев (1902–1984);

• первая в Европе женщина — профессор философии, получившая это звание в 1909 году, Анна Тумаркина (1875–1951);

• знаменитый американский скрипач Цви Цейтлин (1923–2012);

• пионер израильского кино Натан Аксельрод (1905–1987) и многие другие.

Глава 2.

Марк, Женя и «КАТЮША»

Дедушку Моню, маминого папу, я помню ровно столько, сколько помню свой мир. В паспорте он был записан так: Мордух Айзикович Лейкин — вот уж точно идишское, местечковое имя! На работе его звали Марк Исаакович, что, может быть, звучит менее местечково, но все равно очень по-еврейски.

Голубоглазый, нос картошкой, волосы светлые, зачесанные назад, — мне именно такими представлялись евреи из местечка. Кому знаком такой еврейский тип, сразу поймет. Кому не знаком, решит, что русский. Хотя русского в нем ничего не было, кроме языка. А говорил он, между прочим, на прекрасном литературном языке и без акцента.

Часто можно слышать: «мой кумир, мой идеал». У меня в жизни никогда никакого кумира или идеала не было. То есть не было в моей жизни человека, которому я был готов слепо верить и поклоняться. Но если говорить о некотором образце человеческих качеств и поведения — то это, несомненно, дед Марк. Есть люди, которых я очень уважаю, с которыми мне интересно и которые занимают в моей душе определенное место. И если строить пирамиду, иллюстрирующую мою оценку людей, то на самой вершине будет мой дедушка.

Мордух Лейкин родился в небольшом белорусском местечке Климовичи. Жизнь в традиционных местечках протекала бедно, скучно и предсказуемо. Вырваться из нее молодому человеку, который не хотел идти по стопам предков, было очень сложно. Особенно тому, кто родом из бедной семьи.

Дедушка Марк (мамин папа) и я

Но в феврале 1917 года в Российской империи произошла революция, после которой все царские законы, ограничивавшие права евреев — а их насчитывалось более ста пятидесяти! — были отменены. Наконец-то евреи получили возможность жить, где хотят, учиться в любых учебных заведениях, работать, где им угодно.

Сразу после окончания школы в 1923 году Марк Лейкин едет в Москву и устраивается на работу грузчиком на Казанском вокзале. Потом он три года работает рабочим на деревообрабатывающем заводе. Там же, на заводе, вступает в комсомол.

В 1927 году Марка призывают в Красную армию, и он оказывается за девять тысяч километров от Москвы, в пехотной школе имени Коминтерна во Владивостоке. После демобилизации возвращается в Москву на свой родной завод, а осенью 1929 года поступает на первый курс химического факультета Московского высшего технического училища. В 1932 году Марка вместе со всеми студентами его курса перевели в Военную химическую академию. Хочешь или нет — не спрашивали. Действовали по-военному. Так дед, помимо своей воли, начал военную карьеру.

После окончания академии его как военного инженера-химика отправили на Дальний Восток, в Читу. Прослужил он там пять лет, в 1939-м вновь вернулся в Москву и начал работать в той же военной академии. Только называлась она теперь Военная академия химической защиты.

Я не знаю наверняка, но почти уверен в том, что перед